Костёл Святого Иосифа
Город Краков, как правило, ассоциируется у нас по времени со средневековьем, а по пространству со старым городом, Вавельским замком или же древним еврейским кварталом Казимежем. Предлагаю сегодня чуть-чуть передвинуть координаты! Итак, мы перемещаемся в просвященное девятнадцатое столетие, а заодно и на правый берег величественной реки под названием Висла. Мы переносимся в Подгуже — один из самых уютных и самых зелёных районов Кракова, в прошлом отдельный город, основанный в 1784 году австрийцами. Наша с вами цель — это Подгурская Рыночная Площадь, сформированная когда-то в виде трапеции, чтобы стоящий у её наиболее короткой стороны костёл казался нам больше и величественнее. Ещё бы! Ведь это фара Подгужа, его главный храм. О нём-то сегодня и будет рассказ.
История костёла Святого Иосифа напрямую связана с историей правобережного поселения. Как только австрийский император Франц Иосиф основал здесь город и назвал его своим имеменем (да-да, изначально Подгуже было Йозефштатом, а в средние века это незаселенное ещё место, где добывали кремний для краковских построек, было известно как Area Submontana – то есть, в переводе с латыни, территория под горой). Так вот, как только Франц Иосиф основал новый город, сюда огромным потоком хлынули первые переселенцы из Австрии и Моравии. Ещё бы! Ведь император обещал освободить их от всех налогов, позволил заниматься свободной торговлей, а главное, обеспечил их земельными участками совершенно бесплатно. В Подгуже съезжались сильные и отважные люди, не боящиеся перемен. Но даже таким представителям человечества всё же бывает нужна поддержка. И поддержкой этой была им вера. Во что? Разумеется, в Бога. На которого, как известно, нужно надеяться, а самим не плошать. И они не плошали. Город рос не по дням, а по часам. Всё в нём было уже: и дома, и дороги, и ратуша. Не хватало лишь храма — священного места для вознесения общей молитвы тому, кто следил за ними с небес и помог переехать в далёкие земли. И вот, закипела работа, и в 1832 году на главной площади появился первый костёл Святого Иосифа.
- Минуточку, - спросите вы, а что значит «Первый»? Неужто здесь был ещё и второй?
Совершенно верно. Второй был и есть. Но о нём попозже. Первый костёл Св. Иосифа совершенно не напоминал своим обликом тот, который мы знаем сегодня. Он был построен в строгом и сдержанном стиле, имя которому классицизм. Вместе со стоящими по периметру площади домами он образовывал целый архитектурный ансамбль. Но… время шло. И с приходом нового века (двадцатого) храм перестал помещать прихожан. Костёл был теперь для Подгужа ничтожно мал, а кроме того, его внутреннее убранство пришло в упадок. В 1905 году старый храм был снесён. Всё, что после него осталось — лишь колокольная башня, одиноко стоящая у скалы. Вы, кстати, можете видеть её и сейчас. А что до костёла… В том же 1905 году был объявлен конкурс на лучший проект более просторного и вместительного храма. Выиграла идея талантливого архитектора Яна Сас-Зубжицкого. (Хотя изначально идея эта была предназначена для Варшавы). Как говорят, всё новое — это хорошо забытое старое. В девятнадцатом и в начале двадцатого века в архитектуре царила мода на всё былое. В том числе и на готику. А конкретнее, на «надвислинский стиль». Этот термин Ян Сас-Зубжицкий придумал лично. Он считал, что многие польские постройки, стоящие на берегах вышеупомянутой реки, обладают уникальным сочетанием пропорций цвета и материала: красного кирпича, белого камня и позеленевшей от времени меди. Именно такое сочетание прослеживается и в его главном детище — Костёле Святого Иосифа. По задумке архитектора, новый храм должен был превзойти по красоте главную святыню Кракова, с которым вечно соперничало Подгуже — Мариацкий Костёл. Удалось ли это ему? Решать вам. Как по мне, оба храма являются друг для друга достойными конкурентами. Хотя… а возможно ли тут сравнение? Не лучше ли будет просто порадоваться их наличию?
Костёл Святого Иосифа, правда, чем-то напоминает нам Мариацкий. Прежде всего своей башней и острым шпилем. Почти как у Хейналицы — северной башни краковской фары. Однако, купол Св. Иосифа всё же имеет одно существенное отличие — венчающая его тоненький шпиль корона - терновая, в то время, как на Хейналице она обычная, королевская.
В 1909 году строительство храма было завершено. Как ни странно, костёл приглянулся не всем. Многие горожане считали его безвкусным, аляповатым и дружно скучали по старой версии. Часто его называли краковской шопкой (небольшим рождественским вертепом, обильно украшенным самыми яркими деталями местной архитектуры). Но, к счастью, ценителей неоготики в Кракове было больше. Вот и вся история. Сегодня величественный и будоражащий воображение несметным многообразием архитектурных деталей храм навсегда вписался в историю и внешний облик не только Подгужа, но и самого Кракова, который присоединил к себе правобережную часть в 1915 году. Но об этом как-нибудь в другой раз. А пока… вот вам напоследок ещё два интересных факта о главном герое сегодняшнего рассказа:
Первый: Знаете ли вы, что… во время строительства нового костёла Св. Иосифа в близлежащей скале была обнаружена пещера со следами химических экспериментов? Возможно, полтысячи лет назад здесь находилась лаборатория знаменитого Пана Твардовского — легендарного краковского алхимика, жившего в шестнадцатом веке.
Второй: Органы, появившиеся в костёле в 1922 году, изначально предназначались для одного из храмов далёкого города Баку, но из-за начавшейся Первой Мировой Войны остались в Кракове. Здесь их и выкупили священники из Подгужа.
А В СТАРОМ ПАРКЕ...
Как известно, все дороги и улицы старого города в Кракове неизменно приводят на Рыночную Площадь. А куда же они ведут, если пойти с самой площади в противоположном направлении? А ведут они в старый парк, опоясывающий красивой зелёной лентой весь исторический центр. Парк этот появился здесь в девятнадцатом веке на месте крепостных стен и башен, окружающих древнее поселение. Если мы посмотрим на Краков сверху, его старый город напомнит нам по своей форме лютню или же грушу. Когда-то давно по контуру этой груши непрерывно тянулся внушительный пояс оборонительных сооружений. Сплошные стены имели аж сорок семь башен и восемь мощных ворот. Сегодня от всего этого великолепия остался лишь небольшой фрагмент стен с северной стороны, с четырьмя башнями, единственными уцелевшими воротами — Воротами Святого Флориана и полутысячелетней крепостью — Барбаканом. Всё остальное было разрушено в девятнадцатом веке австрийцами, под тяжелым игом которых тогда находился город. К сожалению, местные власти видели тогда в том, что сегодня представляет для нас историческое наследие,лишь старую ненужную рухлядь, и решили снести её, а окружающие стены рвы с водою засыпать, чтобы потом, используя освободившееся пространство, создать здесь зелёный парк. Кстати, отсюда его название. Планты — от польского слова plantowa?, то есть выравнивать. В скором времени планы австрийцев пришли в исполнение, вызывая волну недовольства среди горожан. Самым ярым противником всех этих новшеств был Феликс Радваньский — профессор из Ягеллонского Университета. Несмотря на то, что он был медиком, Феликс всем сердцем любил историю Кракова и отчаянно переживал за старые стены и башни. Именно потому он решил всеми правдами и неправдами уговорить австрийцев оставить хотя бы их часть. Каждый день обивал он пороги мэрии и приводил многочисленные аргументы в пользу обязательного сохранения исторического наследия. День за днём, используя свой медицинский авторитет, повторял он австрийцам, что с северной стороны, не будь она защищённой, в город будут влетать вредоносные ветры, приносящие в Краков различные заболевания. А ещё те же ветры, не встретив преграды, станут лететь по прямой, как стрела, Флорианской Улице к главному городскому храму — Костёлу Девы Марии, и там поднимать полы юбок и платьев монашек и прихожанок, открывая взору мужчин (какой срам!) обнаженные женские щиколотки! Как мы знаем, именно этот довод был для австрийцев наиболее убедительным. И небольшой фрагмент стен остался нетронутым.
В остальных же местах они были разрушены. А на их месте действительно посадили деревья, среди которых было немало и экзотических. Как только саженцы разрослись, Планты стали излюбленным местом неспешных прогулок всех горожан и гостей старинного Кракова. До середины прошлого века здесь были даже специальные полицейские — Плантовые, строго следящие за порядком. Постепенно на Плантах одна за другой начали появляться скульптуры, которых насчитывается на данный момент аж двадцать четыре штуки. А вместо неприспособившихся к погодным условиям пальм разрослись каштаны, липы и клёны. Появился здесь и Дуб Свободы, посаженный у Ягеллонского Университета в 1919 году. Современные Планты делятся на целых восемь фрагментов-садов, каждый из которых по-своему неповторим.
Сегодня сложно, пожалуй, точно сказать, правильно ли поступили предки, отказавшиеся от фортификационных систем в пользу зелени. Но представить Краков без Плант его жителям невозможно.
Краковская Флоренция
Как известно, в состав современного Кракова входит аж пять древних городов: непосредственно сам Краков, еврейский Казимеж, австрийское правобережное Подгуже, промышленная Новая Хута и живописный Клепаж. Вот на последнем-то мы, пожалуй, и остановимся. Небольшое поселение с северной стороны от Старого Города существовало уже в тринадцатом веке а официально получило городские права в 1366 году благодаря известному польскому королю-меценату Казимежу Великому — тому самому, который, согласно распространённой поговорке, получил Польшу деревянной, а оставил каменной.
И действительно, в четырнадцатом столетии при Казимеже многие города обзавелись крепостными стенами и замками, но только не Клепаж. Аж до девятнадцатого века здесь преобладала деревянная архитектура. Почему? Всё очень просто: Клепаж граничил со стольным городом Краковом с северной стороны. А север был наиболее подвержен нападениям и атакам. Это была единственная незащищенная природными преградами городская граница. С юга протекала река Висла, на западе и востоке были болота Жабьего Ворона и непроходимые топи Святого Себастьяна. В случае нападения вражеских войск деревянный Клепаж всегда поджигался, а потом раз за разом отстраивался. Возрождался, подобно фениксу.
Как и положено всякому европейскому городу, Клепаж имел свою рыночную площадь, на которой велась торговля зерном и скотом. Она сохранилась до наших дней, но в несколько измененном виде: в девятнадцатом веке её разделили на части здания Академии Изящных Искусств и Железнодорожного Управления. Когда-то на площади даже была своя ратуша и, конечно, она была деревянной. А ещё здесь когда-то было невероятно много трактиров и постоялых дворов. Ещё бы! Ведь через Клепаж проходила знаменитая Via Regia или Королевская Дорога. Часто бывало, что путники не успевали попасть в город Краков перед закрытием всех ворот. Вот и приходилось им, чтоб не мерзнуть аж до утра на улице, пользоваться вышеупомянутыми заведениями. При каждой карчме обязательно находилась конюшня. Согласно переписи 1632 года, в стойлах Клепажа можно было разместить две тысячи триста восемьдесят лошадей!
Помимо ратуши, деревянных домов и харчевен, в городе было полно мастерских. На территории Клепажа проживало несколько сотен ремесленников, среди которых было немало бондарей — то есть людей, изготавливающих бочки. Эти бочки они заклёпывали. Кстати, отсюда и произошло первое название города.
Что значит первое, — спросят некоторые из вас? - Неужели было ещё и второе?
Было! Флоренция! Этим именем город обязан своему покровителю — Флориану. Святому из Рима, чьи мощи покоятся в местном барочном храме.
Как тело римлянина оказалось в далёкой Польше? Ответ на этот вопрос даст нам старая, как сам Клепаж, легенда. Дело было в одинадцатом столетии. Краков тогда только-только назвался столицей, а на королевском троне воссел король, известный сегодня под именем Казимеж Справедливый. Как-то раз пригласил наш Казимеж в свой замок епископа Гедеона и говорит ему: «Негоже нам оставлять стольный град без надзора небесного! Да и глянь ты кругом: и в Риме святые, и в Праге! А мы чем хуже? Давай-ка, дружок, собирайся в столицу апостолов к папе римскому Люциусу под номером три. Попроси-ка у него мощи для города Кракова и народа польского. Если справишься с этим заданием, будет тебе ото всех почёт и награда великая, ну а нет — так не обессудь. Наказать велю.
Закручинился королевский слуга, ну да делать нечего! Собрался в дорогу, запряг в воз самых сильных волов и поехал в Италию. Долго ли, коротко ли, прибыл наш Гедеон в Ватикан и поведал Люциусу Третьему о желании польского короля. И ответил на это папа, что просьбу он выполнит, да только выбирать святого им, простым смертным, нельзя. Всё наоборот: это покровитель сам должен будет выбрать себе для защиты город.
Вскоре спустились Люциус Третий и Гедеон в подземелье, где на золоченных цепях в хрустальных гробах покоились мощи святых и мученников. Долго ходил епископ от гроба к гробу и спрашивал, кто поедет с ним в Краков. Но говорят, что первый святой отказался, слишком уж далеко находилась Польша. Второй ответил, что в Кракове очень холодно, а он так привык к тёплому итальянскому солнышку. Тут уж совсем отчаяля королевский слуга, но вдруг из последнего гроба вытянулись два костлявых пальца, сжимающие записку: я поеду с тобой. И, как вы уже, конечно же, догадались, это и был Святой Флориан. Обрадовался Гедеон, погрузил тяжелые мощи на воз, повёз в город Краков. Но, как только он добрался до Клепажа, два вола, тянущие дрогоценный груз, вдруг остановились, как вкопанные. И что только не пытались тогда предпринять находчивые горожане: и били их, и кормили, и уговаривали. Но всё было бесполезно. Упрямые четвероногие не желали сдвинуться с места. Так бы они и стояли там целую вечность, если бы им навстречу не вышел король. Тот самый, Казимеж, по прозвищу Справедливый. Как и положено мудрому политику, он принял правильное решение, объявив, что мощи святого не будут лежать в кафедральном соборе на Вавеле, как планировалось изначально. Для них обещал он построить отдельный храм на том самом месте, где встала повозка.
И странное дело: как только последнее предложение короля растворилось в воздухе, два вола продолжили путь. А король сдержал своё обещание. Через год для мощей был выстроен первый храм. Тогда ещё деревянный. Потом его заменил романский, затем готический и, наконец, барочный, какой известен нам и сейчас. Это фара города Клепажа, главный костёл.
Но вернёмся к городу. Несмотря на присоединение к Кракову в 1792 году, он сохранил свою самобытность. Здесь разумеется, есть на что посмотреть. Кроме главного храма тут имеется ещё несколько старинных костёлов, приятный и колоритный зелёный рынок, площадь с Грюнвальдским памятником и даже дом с минаретом. Всего и не перечислишь! Безусловно, краковская Флоренция заслуживает отдельной прогулки!
О КОСТЁЛЕ СЕСТЁР НОРБЕРТАНОК
В самом зелёном краковском районе — Звежинце, который называют также Сальватором, гордо возвышается над рекой Вислой мощное оборонительное сооружение светло-жёлтого цвета. На первый взляд оно может нам показаться старинным фортом, замком или цитаделью. Но ничего подобного. Это сакральный объект — монастырь и костёл сестёр норбертанок. Он был построен здесь ещё в раннем средневековье. А формой своей и мощными стенами он обязан меторасположению. Храм стоял возле двух важных торговых путей: водного и сухопутного. По реке Висле сплавляли купцы товар аж к Балтийскому морю, ну а по суше ездили через Силезию в Чехию и Германию. Разумеется, храм этот должен был быть хорошо защищен от воров и разбойников. Вот он и окружил себя мощными укреплениями. Когда это было? Давно... так давно, что никто и не помнит — в двенадцатом веке. Своим появлением храм обязан одному гордому воину-меценату — Петру Власту, известному также как Пётр Датчанин. Как-то раз потерял Пётр зрение и пришёл в Кафедральный Собор к епископу за советом. И ответил епископ, что Пётр пролил на войне много крови и теперь, дабы искупить свой грех, должен вознести на польской земле семь костёлов и три высоких монастыря. Выслушал это Датчанин, да только всё сделал по-своему: выстроил целых семь десятков прекрасных храмов да тридцать монастырей, и, конечно же, не прозрел. В гневе пришёл он к епископу и спросил, почему так случилось. И ответил ему слуга божий, что ослушался Пётр приказания, перестарался. И велел попробовать заново. И тогда построил Власт ещё десять божих обителей и снова обрёл дар зрения. Говорят, среди первых его построек и был герой нашего сегодняшнего рассказа — сакральный комплекс сестёр норбертанок.
Первый храм в этом месте был, конечно, романским. Об этом свидетельствуют сохранившиеся детали, среди которых есть древний портал, датируемый тринадцатым веком. Его вы можете встретить у главного входа в костёл. Но проходили века. Менялась и мода. В том числе в архитектуре. И вот на смену тяжелому романизму пришла изящная готика, и подарила костёлу высокие аттики и контрфорсы. За готикой наступила эпоха барокко, и наш герой снова преобразился — покрылся весь штукатуркой и обзавёлся своим характерным башенным куполом. Не прошёл здесь бесследно и век классицизма, давший постройке строгое внутреннее убранство. Да, проходили века. Но костёл обрастал не только новыми архитектурными элементами, а ещё и легендами и преданиями. Среди них есть и сказ о том, как монахини от татаров скрывались, и притча о умолишенной законопослушнице, и повесть о колоколе утопленников... Но обо всём по-порядку.
Ровно через сто лет после своего строительства Петром Властом храм подвергся атаке со стороны татаро-монгольского войска, направлявшегося в середине тринадцатого столетия в Буду (ту, что являесть частью современного Будапешта) — воевать с королём Беллой Четвёртым. Но каждый татарин знал тогда знаменитую поговорку: «Polak, W?gier – dwa bratanki. I do szabli, i do szklanki” и понимал, что Краковские власти наверняка пошлют в помощь своим соседям не одно войско. Вот и решили они сжечь столицу Польши, которой в то время являлся Краков. Жуткое было время, и жуткий народ. Громили монголы не только замки и цитадели — покушались они и на храмы божьи, лишая чести живущих там божих невест. Предчувствуя эту участь, собрались наши норбертанки и убежали в близнаходящийся Вольский Лес. Там они начали горячо молиться, просить Пана Бога помочь избежать им позора. И вот тогда увидел сестры средь скал небольшую часовню и спрятались в ней. И тотчас же часовня, согласно легенде, ушла под землю, а на ней выросли влруг неприступные скалы. Говорят, среди этих скал есть отверстие, глядя в которое человек без греха сможет заметить монашек, которые спят там и в наше мирное время.
С татаро-монгольским нашествием и костёлом сестёр норбертанок связана и другая легенда — сказание о лайконике. Над рекой Вислой в тринадцатом веке не было постоянных мостов. Были только лодки, которыми люди переправлялиь с одного берега на другой и сплавляли товары вниз по течению. Говорят, что во время одной из татаро-монгольских атак перегонщики этих лодок смогли разгромить чужеземное войско, после чего захотелось им попугать свой народ, и надели они костюмы поверженных, и отправились в этом обличии на городскую площадь. Увидев такое шествие, краковяне сначала весьма испугались, но потом смогли разглядеть под накладными бородами и нарисованными черной сажей густыми бровями своих соотечественников. Обрадовались они и закатили пир... нет, не на целый мир, а только на Краков. А с той поры каждый год такой вот переодетый в татарина человек на искусственной лошади, называемый в этих краях лайкоником, исполняет во внутреннем монастырском дворике у норбертанок, где одержали победу, согласно преданию, его предки, свой характерный танец и едет (а правильнее сказать всё-же идёт) на шумную Рыночную Площадь, где глава города по традиции платит ему небольшую дань — горсть монет да хмельную чарку. И тогда довольный лайконик на глазах у всего честного народа во второй раз танцует и машет своей булавой. Если заденет ею случайно девушку — в этом году она выйдет замуж. Таково городское поверье. Вот почему некоторые барышни сами суются под руку ряженому татарину.
Но вернёмся к костёлу. Холм, у подножья которого он стоит, ноит имя некой Благославлённой Брониславы. Женщина эта служила много веков назад в нашем монастыре. А ещё она приходилась родственницей священнику-доминиканцу по имени Святой Яцек. Говорят, после его смерти увидела она дивный сон, в котором входил он на небо по золоченой лестнице. Когда Бронислава сказала об этом сестрам, одна из них не поверила и назвала её умолишенной, после чего лишилась рассудка сама. С той поры одна из монашек в костёле Святых Августина и Яна Крестителя (а такого его полное имя), как гласит эта легенда, всегда сумасшедшая.
Есть у нашего храма ещё одна тайна. Пока последняя. В том же тринадцатом веке заказали монашки великий колокол, но вот беда — трижды его отливал звонарь, и трижды давал он огромную трещину. С горя мастер бросился в воды бурлящей Вислы и утонул. Делать нечего. Закупили сёстры расколотый колокол и повесили у себя в башне. С тех пор каждый вечер пел он своим жалобным дребезжащим голосом обо всех утопленниках. И молились за них норбертанки. Так было аж до первой мировой войны, когда австрийское войско переплавило инструмент на ядра и пушки. Но, говорят, душа колокола жива до сих пор. Лишь в одну ночь в году — на Ивана Купала можно увидеть его в волнах Вислы. А вот слушать его опасно. Говорят, что тот, кто услышит его жалобные ноты, если он грешен, тот час же умрет. Затянет его речная пучина и никогда не выпустит...
Вот такой вот костёл со сложной судьбой, с непростыми преданиями, безусловно заслуживающий внимания всех гостей и хозяев старинного города Кракова.
БОНЕРОВСКИЙ ДОМ
Рыночная Площадь города Кракова является одним из самых прекрасных его уголков, где буквально всё: от экспонатов подземного музея, лежащих на глубине нескольких метров от её поверхности, и до самого высокого шпиля Мариацкого Костёла живёт и дышит историей. Посещающие это место гости и жители бывшей столицы первым делом отправляются к её культовым достопримечательностям, вроде Суконных Рядов или Башни Ратуши, зачастую не обращая внимания на другие, не менее интересные архитектурные объекты, а именно, на формирующие её контур дома, стоящие по периметру. И напрасно! Каждый из них неразрывно связан с историей и культурой города королей. На одной из таких незаслуженно названных второстепенными достопримечательностях мы сегодня и остановимся.
Дом, о котором пойдёт речь в этой статье, по праву считается одним из самых красивых на площади . Он стоит на её северной стороне и выходит своим боковым фасадом на улицу, названную в честь Святого Яна. Это так называемая Бенеровская Каменица — великолепное белое здание, выполненное в неоренессансном стиле. Внимание здесь привлекают и его светлый гребень на крыше, и высокие арки на уровне первого этажа, и венчающая его статуя. Но не за один только внешний вид мы так любим и ценим старинные здания. Как говорил знаменитый домовой Кузька из знакомого каждому с детства советского мультика, дом без хозяина — сирота. Наш Бонеровский дом сиротою точно не назовёшь. В нём проживали и продолжают жить в наши дни многие славные личности, формирующие культурный облик города Кракова. Всех и не перечислишь. И потому сегодня мы остановимся лишь на трёх. Наиболее выдающихся. Капитане, фотографе и коллекционере.
Начнём с капитана. Но речь пойдёт здесь не о водителе грозных морских судов, а об одном военном, дослужившимся до столь почётного звания — Юзефе Вытышкевиче. Это была чуть странная, незаурядная личность, живущая в позапрошлом веке. Больше всего наш Юзеф ценил дисциплину, а также большую торжественность, ту, что на грани с вычурностью и помпезностью. Причём ценил он всё это не только в казармах и на плацдармах, но и в родных пенатах. Каждый вечер наш капитан выстраивал музыкантов по росту во внутреннем дворике Бонеровского Дома и под барабанную дробь, мешающуюся с голосами трубы и трамбона, въезжал на специально обученной лошади в спальню по белой высокой лестнице. Там он сходил с седла и захлопывал дверь, а животное шло обратно. Тогда расходился и весь оркестр. Так было вечер за вечером, год за годом. Так происходит и в наши дни.
Стоп, стоп, - заявите вы, - но ведь капитан жил два века назад.
Так-то оно и есть, но в Кракове поговаривают, будто время от времени возле белого дома со статуей на красивой крыше иногда можно услышать стук лошадиных копыт и приглушенные звуки ударных и духовых инструментов. Это неприкаянная душа капитана, наказанная за любовь к непомерной роскоши, мается на земле...
Но всё это, конечно, легенда. А теперь, думаю, стоило бы рассказать о личности более достоверной, но также тесно связанной с Краковом и Бонеровским Домом — о знаменитом Игнатии Кригере, вошедшем наравне со своими коллегами Авитом Шубертом и Валерием Одживульским в число пионеров польской фотографии. Родился Игнатий в 1817 или 1820 году в деревне Миколай возле Вадовиц (недалеко от Кракова). О его детстве и юности нам, к сожалению, ничего не известно. Зато мы знаем, что в 1860 году, вернувшись из путешествия по Европе, во время которого он ознакомился с техникой нового вида искусства, фотограф открыл своё ателье, сначала на Гродзкой Улице, а потом здесь — на Рыночной Площади. Мастерская Игнатия припоминала настоящий театр. Здесь были костюмы и декорации. Прежде, чем сделать снимок, автор старательно наряжал каждого клиента и выбирал сценографию. А потом вместе с помощниками, среди которых было и двое его детей — Натан и Амелия ретушировал, то есть слегка исправлял и подкрашивал фотографии. Но не только здесь, в Бонеровском Доме, останавливал с помощью своего объектива время наш маг и волшебник. Излюбленной темой для его творчества были пейзажи любимого города - Кракова. Работая на его улицах и площадях, мастеру приходилось носить с собой необходимую аппаратуру. А весило всё это около полуцентнера! Но игра стоила свеч — благодаря Игнатию Кригеру мы сегодня можем узнать, как выглядели Суконные Ряды перед реставрацией, ратуша перед сносом или Больница Свтого Духа перед строительством на её месте Театра имени Юлиуша Словацкого.
Умер фотограф 17 июня 1889 года здесь, в Кракове. И был похоронен на Новом Еврейском Кладбище. Дело всей его жизни продолжили дети — Натан и Амелия. Но в прошлом веке, увы, знаменитое ателье закрылось. А оставшиеся фотографии семьи Кригеров (в основном, с портретно-пейзажной тематикой) сегодня хранятся в Краковском Историческом Музее.
Ещё один знаменитый житель Бонеровского Дома также был связан с искусством. Правда, уже совершенно иного рода — японской живописью. Феликс Ясенский, по прозвищу Манга всю жизнь собирал картины, ткани и графику Дальнего Востока. Феликс был личностью знаменитой и незаурядной. В его квартире в начале двадцатого века почти каждый вечер происходили встречи с местной богемой. Это и радовало, и утомляло организатора вечеринок. И как-то раз он повесил у входа старательно вырезанный по контуру точный рисунок своей руки, дабы входящие пожимали его вместо ладони хозяина. Столь повышенное внимание сливок этого общества к Феликсу можно легко объяснить. В разнообразной коллекции чудака находилось пятнадцать тысяч самых немыслимых экспонатов искусства: от старых средневековых крестов до новейших японских рисунков. Сначала Ясенский хотел подарить всё это богатство Варшаве, но передумал и в 1920 году передал собрание Краковскому Народному Музею и до самой смерти оставался директором собственной коллекции. А потом он очутился на Раковицком Кладбище, а экспонаты в одном из отделов вышеупомянутой организации — в Доме Шолайских. А ещё через пару десятков лет, в восьмидесятых, для них был выстроен новый отдельный музей, названный прозвищем мецената — Манга.
Вот такие три неординарные личности связаны с Бонеровским Домом. Думаю, его старые, тонко покрытые сетью узоров стены помнят их всех и ждут новых чудаковатых гениев, что однажды поселятся в них, соединяя историю своих судеб с его судьбой.
ФЛОРИАНСКАЯ БАШНЯ
Вплоть до девятнадцатого столетия старый Краков плотным кольцом окружали крепостные стены, к которым было пристроено сорок семь башен и восемь больших городских ворот. Но потом австрийские власти, занимавшие в то время город, увы, уничтожили их, создав на месте разрушенного парк Планты. К счастью, небольшой фрагмент оборонительных сооружений с северной стороны всё-же сохранился благодаря стараниям местного профессора Феликса Радваньского. Среди уцелевшего есть и героиня нашего сегодняшнего повествования — Флорианская Башня и проходящие под ней ворота.
Построена башня была в далёком тринадцатом веке из светлого камня и обожженого кирпича. А название своё получила она от имени римского святого, чьи мощи находились когда-то в одноименном костёле в соседнем городе Клепаже, который ныне является частью Кракова.
Начнём осматривать нашу башню с северной стороны. Отсюда нам хорошо виден герб с изображением белого орла, размещенный в её верхней части. Это государственный символ. Он был выполнен по проекту художника Яна Матейко, чей памятник вы увидете здесь же, если пройдёте чуть-чуть назад.
Башня соединяет парк Планты со Старым городом. Этому служат размещенные в нижней части ворота. Пройдём через них! А пока проходим, взгляните на своды! Да только как следует! На самых стыках арок видны глубокие полосы. Кто или что и когда могло здесь оставить подобный след? Копья? Ружья? Штыки? Ничего подобного! В начале прошлого века здесь подписался трамвай! Причём подписал он свидетельство о человеческой глупости и недальновидности. Посудите сами: в городе проложили рельсы, но не учли высоту вагонов и размер арки. Как только первый трамвай подъехал к воротам, выяснилось, что сам он проходит, а вот пантограф — то есть та часть, которой вагоны цепляются за провода, - увы, нет. Собрали консилиум. Предложили снести старинную башню. Но, к счастью, этого не случилась, потому что решение проблемы придумал водитель трамвая. Он предложил разгонять его по чуть наклонной улице (кстати, тоже именуемой Флорианской), а потом по инерции проезжать под воротами с опущенным вышеупомянутым приспособлением,а после этого снова цепляться за провода. Идея была принята на ура, и так трамвай ездил около полувека.
Кроме продольных трамвайных полос нашего внимания заслуживает здесь под аркой ещё кое-что: большая икона, стоящая справа в проходе. Это Песочная Божья Матерь — копия одного знаменитого нерукотворного образа. Что за образ такой? Послушайте!
Когда-то давно в Костёле Кармелитов, что стоит в районе Пясек (или по-другому Гарбары) одному священнику, обладающему художественными способностями, поручили написать фреску с мадонной прямо на стене храма. Соорудил наш мастер подмостки и преступил к работе. Случилось однажды ему прервать свой труд и удалиться по важным делам. Но, когда он вернулся, - о чудо! Образ был завершен, хоть к нему никто и не прикасался. Тогда и решили соорудить вокруг фрески часовню, а потом сделали копию образа и поместили её в так называемой шее — узкой постройке, соединяющей когда-то Флорианские Ворота с Крепостью Барбакан.
Много веков спустя, в 1768 году, во время Барской Конфедерации эта икона помогла выиграть битву с русскими войсками. Как? А вот так! У одного из обороняющихся, Мартина Орацевича, кончились пули, и тогда он решил оторвать от мундира пуговицу и зарядить ружьё ею. Но, прежде, чем он это сделал, стрелок потёр свой снаряд о чудесный образ, и лишь потом выстрелил. И попал предводителю русских войск полковнику Панину прямо в глаз, убив при этом его наповал и выиграв таким образом всё сражение.
А икона пользуется вниманием краковян и сейчас. После разборки австрийцами шеи Барбакана она была перенесена сюда. Здесь и висит она, средь цветов и свечей. Но пройдём дальше. Со стороны Флорианской Улицы видно ещё одно украшение башни — барельеф с изображением вышеупомянутого Святого Флориана. А ещё отсюда видна готическая расписная часовня, находящаяся в верхней части нашей постройки. Будет время — обязательно посетите её, а также все сохранившиеся крепостные стены. Кстати, по тому же билету вы сможете посмотреть ещё и Барбакан.
ФЛОРИАНСКАЯ УЛИЦА
Часть самого знаменитого краковского маршрута, именуемого Королевской Дорогой, проходит по длинной и живописной улице, названной в честь одного из покровителей города — Святого Флориана (его изображение вы можете встретить на одноименных воротах), замыкающих её с северной стороны. Отсюда она ведёт нас к сердцу старого города — к Рыночной Площади и стоящему на ней Костёлу Девы Марии.
В средние века улицу называли Platea Sancti Floriani, так как в то время высшие слои общества пользовались при разговоре латынью. В те времена (впрочем также, как и сейчас) иметь здесь дом было очень престижно. Ещё бы! Ведь именно по этой улице въезжали из соседнего города Клепажа (а ныне одного из районов Кракова) важные именитые личности, не исключая самих королей!
Появилась героиня нашего рассказа в 1257 году. Сначала на локационном плане, а потом и в реальности. Все дома на ней изначально были построены в модном тогда готическом стиле. Потом их, конечно, сменили постройки более поздних эпох, но от них самих кое-где уцелели фундаменты, первые этажи и подвалы. Всё это с течением времени и возрастанием культурного слоя ушло под землю.
До восемнадцатого столетия все дома здесь были жилыми, но постепенно на улице начали открываться отели и магазины. Некоторые из них продолжают функционировать и сегодня.
Флорианская улица, как и многие другие в Старом Городе, обладает одной интересной особенностью: над входами в некоторые дома тут имеются интересные барельефы с изображением самых разных существ и предметов. Откуда они взялись? Дело в том, что вплоть до позапрошлого века в Европе отсутствовала нумерация зданий. И для облегчения ориентирования в городе люди придумали разные обозначения и начали украшать дома прекрасными вывесками или барельефами. Характер такого изображения напрямую зависел от рода деятельности жильцов. Если человек имел знатное происхождение, он размещал у входа фамильный герб, ремесленник мастерил характерную для своего занятия вывеску, а купец — то, что ассоциировалось с его товаром.
На Флорианской Улице вы без труда отыщете Дом под Белым Орлом, Дом под Белкой, Дом под Колоколами и даже Дом под Четырьмя Мордами и Отель под Розой. А ещё вы найдёте здесь массу других интересных достопримечательностей: знаменитое старинное кафе Яма Михалика, Музей Фармацевтики, Дом-Музей Яна Матейко.
На перекрёстке с улицей Святого Томаша обратите внимание на фрагмент железных цепей, которыми перекрывали когда-то путь в город. А у вышеупомянутого Отеля под Розой остановитесь на миг, чтобы прочитать латинскую надпись, украшающую портал. Она переводится приблизительно так: «Пусть этот дом стоит до тех пор, пока черепаха не обойдёт Землю, а муравей не выпьет всё море». К слову, построен дом был в шествнадцатом веке. Как видим, полтысячи лет не хватило животным, чтоб выполнить свою миссию: здание сохранилось прекрасно.
А вот и ещё совет напоследок: гуляя по Флорианской улице, длина которой составляет целых триста тридцать пять метров, вам наверняка захочется подкрепиться. Для этой цели как нельзя лучше подойдёт местный краковский бублик с названием обважанек (от слова «важить» - «варить». Да, прежде чем запечь тесто, его принято варить в кипятке. Обважанки, или, по-другому прецле, в Кракове продаются буквально на каждом углу. Имеется их аж четыре вида: с солью, с кунжутом, с маком и с сыром. Есть из чего выбирать! А рецептура таких вот бубликов издавна держится в строгом секрете.
ДОМ ЯНА МАТЕЙКО
Гуляя по главной краковской улице — Флорианской, нельзя не заметить одно интересное здание, стоящее на её восточной стороне под номером сорок один. Это дом-музей одного очень хорошего художника. А знаете, чем хороший художник отличается от простого художника? Как сказал Пабло Пикассо, простой художник пишет то, что продаётся, а хороший художник продаёт всё, что пишет. Полотна нашего с вами героя пользовались и продолжают пользоваться огромной популярностью и являются для польского народа бесценными. Почему? Всё дело в том, что Ян Матейко (а это именно он) считал своей главной музой не музу живописи, которой, как ни странно, в греческой мифологии не существует вообще, а музу истории — Клио. За всю свою жизнь наш служитель написал сто тринадцать исторических полотен и всего семь натюрмортов и два пейзажа. На картинах Яна Матейко видны события и персонажи польской истории. Глядя на них, мы как бы становимся свидетелями разворачивающихся перед нами на старых холстах сражений и коронаций. А ещё, стоя перед картинными рамами нашего мастера, мы невольно видим не только предков Матейко, но и его современников и даже больше: его ближайшее окружение: приятелей и домочадцев. В лицах его королев мы без труда отыщем черты жены нашего художника — Теодоры Матейко, в лицах инфант и принцев — черты его собственных отпрысков. Но вот черт самого Яна мы не встретим ни в одном королевском портрете. Матейко считал своим альтер эго, своим вторым я шута по имени Станчик. Взгляните внимательно на портрет нашего творца, а потом на фрагмент знаменитого полотна «Станчик на балу у королевы Боны в честь утраченного Смоленска», и вы увидите те же острые скулы, прищуренные глаза, выступающий подбородок... Это краткая характеристика нашего мастера. Для вступления. Что же касается дома...
Он появился здесь в XIX веке, но был построен на старом средневековом фундаменте, как и многие здания по соседству. Ян Матейко родился здесь в 1838 году. Он был девятым ребёнком в семье, а после него на свет пришли ещё двое. Всего было девять мальчиков и две девочки. Отец будущего художника, Франц, прибыл сюда из Чехии и работал учителем. Мать Иоанна Каролина Россберг происходила из семьи, торгующей конской упряжью. Когда Яну было семь лет, она рано скончалась, оставив детей на попечение мужа. Кроме отца воспитанием мальчика должна была заниматься родная тётя, но она, видимо, не считала это обязанностью и уделяла детям мало внимания. Свидетельством этому служит художников нос. Кстати, его, как и всё лицо нашего Матейко, можно увидеть на памятной табличке перед порталом. Но что за нос? - спросите вы меня. Ну причем он здесь? А притом, что на нём лёгкая горбинка, свидетельствующая о том, что сей орган обаняния в детстве был сломан и из-за отсутствия внимания к этой проблемме сросся неправильно без всякой помощи взрослых. Кстати, ту же горбинку вы обязательно встретите и на лице любимого персонажа Яна — вышеупомянутого паяца по имени Станчик.
Когда юное дарование подросло, отец отдал его в школу Святой Варбары, а потом и в гимназию Святой Анны. В каждом из этих учебных заведений педагоги отчаянно говорили о мальчике: «неуч». У Януша, как его иногда называли домашние, были двойки по всем предметам за исключением рисования. Здесь ему не было равных. «Что ж? - пожимал на это плечами Матейко, - видимо у меня в этой жизни одна дорога. И противится этой судьбе мне нельзя!». Глядя на эти слова с временной перспективы, которая отделяет нас от детства гения, невозможно не согласиться с таким его выбором.
В возрасте тринадцати лет Ян отправился в Школу Изящных Искусств, являвшуюся частью знаменитого Ягеллонского Университета — старейшего высшего учебного заведения в Польше. После её окончания юноша продолжил обучение в Мюнхене. И вот, освоив все техники, способы и возможности живописи, Ян выбрал для себя любимое направление и решил: его кисти будут писать историю! В 1853 году мир увидел его первое большое полотно: «Цари Шуйские перед Зигмунтом Третим», а после него «Отравление Королевы Боны». Потом Ян какое-то время жил в Вене, где издал знаменитые литографии с изображением польских национальных костюмов. Художник улучшил своё материальное положение, но по-прежнему оставался пока неуверенным и в себе и в своём таланте.
Всё изменила встреча с Теодорой Гебултовской — женщиной, ставшей для Яна музой. Сейчас остаётся только удивлятья тому, что могло так понравится служителю всех возможных кистей и палитр в этой дородной практичной и очень сварливой женщине, которая, кстати, была на целую голову выше великого мастера. Но, видимо, гениям нужен кто-то, кто будет хоть иногда возвращать их с небес на землю. Кстати, это Теодоре обязан своим именем дом художника. В старых путеводителях здание иногда называют Домом под Четырьмя Мордами. И действительно. Если внимательно приглядитесь к его фасаду, то без труда найдёте на нём пять небольших маскаронов (каменных барельефов, сочетающих в себе черты зверя и человека). Три из них украшают нижнюю часть, один висит над балконом и ещё один спрятан под самою крышей. Во времена Матейко таких маскаронов было всего лишь три: два боковых с двух сторон от портала отсутствовали. Так откуда ж взялась четвёртая морда? Всему виною привычка жены великого мастера Теодоры с утра выходить на балкон и, уставив руки в бока, а лицо в один ряд с маскаронами на глазах многочисленной публики — горожан и гостей старинного города, проходящих по улице, сетовать на своего нерадивого муженька: мол, такой и сякой, всё рисует, рисует, а на балы не водит. Мол, в вышем свете не появляемся, а, что хуже всего, заставляет часами позировать, изображая своих королев. Вскоре жители Флорианской Улицы ловко подметили, что выражения каменных лиц и сварливой женщины с каменным сердцем похожи, и окрестили здание Домом под Четырьмя... как вы помните, мордами.
Перед свадьбой Матейко написал своего любимого Станчика. В двадцатичетырёхлетнем возрасте. А через год, в тысяча восемьсот шестьдесят третьем в несуществующей тогда на карте Европы Польши вспыхнуло национально-освободительное движение, в котором приняли участие два его брата. Яну тоже хотелось бороться за свободу страны, но помешало слабое зрение. Художник довольствовался тем, что иногда он возил им оружие или деньги.
Ещё через год Матейко вкусил настоящей славы. Его картина «Проповедь Скарги» имела большое признание в обществе. Часть средств от продажи этого полотна он потратил на свадьбу, а часть счёл нужным раздать беднякам и сиротам.
Семейная жизнь вскоре поглотила нашего гения, но он всёже продолжал рисовать. Героями славных полотен становились теперь не только жена и друзья, но и дети. А их у художника было пятеро: Тадек (или Тадеуш), Елена, Беата, Ежи (по-русски Юрий) и младшенькая — Регина. Всех их отец семейства очень любил, но главною в доме считал Теодору, к которой всегда обращался: «Пани», «Хозяйка» или «Моя звезда». Однако, звезда и пани всегда жаловалась на недостаток внимания со стороны супруга и часто симуллировала из-за этого обмороки.
Карьера Яна стремительно шла наверх. В 1873 году ему предложили должность директора в Школе Изящных Искусств, в которой, если вы помните, он когда-то учился. К этому времени заведение откололось от Ягеллонского Университета, стало самостоятельным и назвалось академией. К слову, похожую должность художнику предложили и в Праге, но, несмотря на то, что Матейко по крови был чехом, он решил выбрать родину. И остался в Кракове.
Здесь у него появились ученики: Станислав Выспянский, Иосиф Мехоффер, Яцек Мальчевский и несколько других. С первыми двумя он покрыл диковинной росписью своды и стены главного городского храма — Костёла Девы Марии. Так он внёс вклад в развитие не только польской и краковской живописи, но и местной архитектуры. Вклад это был и останется неоспоримым. Бесценным.
Ян Матейко прожил пятьдесят пять лет. Почти всё это время он провёл здесь — в доме под номером сорок один на главной городской улице. Этот дом помнит Яна не как идеала из польских школьных учебников, а как живую личность. С сильными или слабыми сторонами характера. Помнит то, что художник был сказочно щедр, и оттого почти всегда беден. Помнит, как Ян до дрожи, до одури боялся выступать перед публикой... Но хранит в памити и то, как бережно он водил кистью по белым холстам и как он собирал и коллекционировал исторические артефакты. Их вы найдёте здесь и сегодня.
Посетив дом-музей Матейко, не сочтите за лишний труд прогулку к его великому детищу — академии, что стоит на площади, названной в его честь, а по пути загляните в зелёный парк Планты. Там возле стен большой крепости — Барбакана стоит новый памятник — произведение тёзки нашего гения по фамилии Тутай. Эта скульптура здесь появилась недавно. В две тысячи четырнадцатом году. Автор изобразил, на мой взгляд, художника так, как ему бы хотелось видеть себя самому. Памятник представляет собой пустую картинную раму с сидящим в углу человеком в круглых очках, опирающихся на слегка заострённый нос с небольшой горбинкой. Какая удачная композиция! Люди, не знающие латинского алфавита с лёгкостью обнаружат в скромной фигуре художника, который, как сам он не раз говорил, всегда ощущал себя не творцом, а скорей инструментом в руках божественной Клио — музы истории. Ну а пуста картинная рама всегда оттого, что он писал время. А время , увы, быстротечно. И очень изменчиво. Сейчас перед этой рамой стоите вы, через пару минут — другие туристы, а еще через несколько лёгких мгновений она будет очерчивать лишь пустые стены стоящей напротив крепости.
РЫНОЧНАЯ ПЛОЩАДЬ. ЭТИМОЛОГИЯ, ГЕОМЕТРИЯ И ИСТОРИЯ
Почти каждая улица старого города в Кракове рано или поздно выводит любого путника к сердцу этого города — на главную торговую площадь, которая по-польски так и называется: Рынек Глувны. То есть главный рынок. Рынками в Польше именовали торговые площади. Как правило, в старину на каждый город приходилось по рынку. Однако, как подсказывает название, если был главный рынок, значит, имели место и второстепенные? Имели. Но только и они раньше были главными. Как так? Запутались? Дело вот в чем: в состав современного Кракова входит несколько в прошлом самостоятельных населённых пунктов: Клепаж, Подгуже, Дембники и много других. До присоединения к Кракову каждая главная площадь в таких местах называлась рынком. Но вскоре мест с подобным названием в Кракове стало несколько. Вот их и начали называть по-разному: Рынек Подгурский, Рынок Дембницкий, Рынок Клепарский... ну и так далее. А Краковский самый большой и центральный назвали Главным. Вот так. С первой частью имени площади разобрались. А вторая? Всё ли так просто с ней? Разумеется, всем кажется очевидным, что слово «рынок» во многих славянских языках означает место торговли. Но есть и другая версия. В средние века по периметру площади шла кольцом узкая улочка, которую на немецкий манер называли «Ринг» - то есть кольцо. Возможно, названием главная площадь Кракова всё же обязана ей. А ещё её иногда называли Циркулусом или Форумом.
Итак, с этимологией всё понятно. Теперь займёмся её геометрией. Дамы и господа, перед вами самая большая средневековая торговая площадь Европы. Её поверхность представляет собою квадрат со стороной 200 метров (почти четыре гектара). Подобными габаритами может похвастаться только Сан-Марко в Венеции. Что же до современных рыночных площадей, здесь увы, Краков не будет на первом месте ни в целой Европе, ни даже в отдельно взятой Республике Польской. Рынок в городке Олецк больше его на целый гектар, а в Латовиче — на три десятых гектара. Но, тем не менее, краковский рынок огромен: если на каждый его квадратный метр встанет по девять человек, здесь поместится целая четверть краковского населения. Однако... так ли квадратна площадь, как может показаться на первый взгляд? Не совсем: Дело в том, что её северная сторона чуть выдвинута назад из-за так называемых предпорожий. Чтобы узнать, что это такое, вам нужно будет пройти от неё на соседнюю площадь с названием Малый Рынок. Там перед каждым домом с восточной её стороны вы увидите по крыльцу. Это и есть предпорожие. Когда-то такие же были и в самом центре Кракова. Есть, кстати, ещё один фактор, делающий Главный Рынок геометрически несовершенным: его юго-восточный чуть заострённый и вытянутый угол, из которого вытекает Гродская Улица — часть самого популярного туристического маршрута — Королевской Дороги. Дело в том, что вышеупомянутая улица старше площади, и при создании нового торгового пространства средневековым строителям и урбанистам пришлось считаться с тем, что здесь было. Вы, возможно, не раз обращали или ещё обратите внимание на то, что из каждого угла нашей площади выходят две улицы, и лишь здесь — одна. Она подходила к площади не под прямым углом, так что вторую прокладывать было негде.
Ну вот, обсудив геометрию, мы с вами потихонечку подобрались к истории. Итак... как уже было сказано выше, площадь здесь появилась не сразу. До середины тринадцатого века это место было окраиной города. Где же тогда торговали? По мнению многих польских историков недалеко отсюда — на Площади Всех Святых. Возле Костёла Святой Троицы, который был изначально фарой города Кракова — то есть главным городским храмом. Разумеется, не считая кафедрального собора на Вавеле. А что же было на месте будущей Рыночной Площади? Два костёла: Святого Войчеха и Мариацкий. А вокруг каждого — кладбище. А ещё здесь перекрещивались важные для государства дороги: путь из Киева в Прагу, Соляной Тракт, соединяющий Краков с Величкой и Бохней, ( а впоследствии также с Венгрией), Балтийский Тракт и дорога в Магдебург.
В 1257 году польский князь Болеслав Стыдливый дал вместе с женою Кингой и матерью Гжмиславой Кракову городское магдебургское право и распланировал его будущий внешний вид, опираясь на так называемую «шахматную» систему. За основу для планировки был взят квадрат размером примерно в один гектар. Как раз четыре таких квадрата и основали площадь, а на перекрёстках соседних выросла сетка улиц. Сегодня, как и тогда, их примыкает к Рынку одиннадцать. Со временем рядом с уже существующими здесь костёлами появились торговые ряды — Сукеннице, ратуша, множество самых разных лавок и прилавков, большие и малые весы. И, разумеется, дома горожан, стоящие по периметру. В средневековье главный краковский рынок не был похож на площадь. Выходя на его территорию, люди оказывались не на открытом, как в наше время светлом пространстве, а в причудливом лабиринте узких средневековых улочек и переулков.
До времён польского правителя по имени Казимир Великий рынок считался собственностью королей, и торговцы находились под их защитой. Что же здесь продавали? Как подсказывает название главного торгового павильона, сукно. А ещё, конечно же, соль из Велички и Бохни, металлы, специи, снедь и много чего ещё. Всего и не перечислишь... Проще назвать товары, которых вы здесь не встретили бы ни при каких обстоятельствах, очутись вы вдруг на этом месте веке эдак в четырнадцатом. Вы не нашли бы свежей рыбы и мяса. Их из-за острого запаха продавали на Малом Рынке.
Чем и где торговали на Рыночной Площади догадаться не сложно. Благо сохранились названия некоторых её крупных частей и объектов. К примеру, северный её край назывался Куриным, северо-западный Соляным, юго-восточный Оловянным, восточный — Еврейским. Здесь торговали, как легко догадаться, дети Израиля. Длинные ряды, тянущиеся вдоль Сукенниц, называли Богатыми Лавками. В них продавались специи и драгоценности. Но сохранились также названия и других частей площади: Раковый Рынок, Хлебный и ещё парочка. Где они располагались, мы с вами, к сожалению, не знаем. Зато имеем информацию о том, что четыре подходящие посередине перпендикулярно к площади улицы: Святого Яна, Сенная, Братская и Шевская разделяли её на четыре квартала: Славковский, Мясниковский, Гродзкий (городской) и Гарнцарский (гончарный).
Находясь на Рыночной Площади, особенно вблизи двух её костёлов, можно увидеть такое явление, как культурный слой. Это разница между уровнем, на котором стоит святыня и окружающей её площадью. Рядом с костёлом Святого Войчеха эта разница достигает четырёх метров. Культурный слой, как по мне, следовало бы скорее назвать бескультурным. Дело в том, что наши предки, увы, не отличались той чистоплотностью, какая характерна сегодня для нас. Отходы своей деятельности они выбрасывали прямо под ноги. Каждую весну, когда в близлежащих горах Татрах и Бескидах таял лёд и разливались реки, поверхность Рыночной Площади превращалась в непроходимое грязное месиво. Чтобы обеспечить себе безопасное передвижение, всё это покрывалось досками, а затем и брусчаткой. Так наш культурно-бескультурный слой поднимался год за годом, столетие за столетием.
Однако, не спешите обвинять жителей средневекового Кракова в некой отсталости. Дело в том, что уже тогда в средние века здесь существовала водопроводная система. Под землёй проходили деревянные трубы, а в некоторых местах стояли специальные насосы, позволяющие выкачивать жидкость наружу. Такие трубы, как и множество других средневековых экспонатов, вы можете увидеть в подземном музее, который расположился прямо под героиней этой статьи. Вход туда вы найдёте, подойдя к Сукенницам с востока.
Но это всё средние века. А что было дальше? А дальше пришла эпоха, которую мы зовём ренессанс. Что она принесла с собой? Прежде всего, изменения в моде, в искусстве, и, в частности, в архитектуре. Дома на площади сменили покатые крыши на углублённые и огороженные декоративным гребнем — аттиком, который должен был также спасать соседние здания от пожара, если бы вдруг одно из них загорелось. Некоторые дома в готическом стиле уступили место ренессансным, которые почти всегда смотрели теперь на площадь фасадом, а не, как это часто бывало в эпоху готики, выходили на неё боком. Постепенно начали исчезать предпорожия. Сукеннице также сменили свой старый костюм на более модный
Что продавали тогда на Рынке? Литератор, живший в ту древнюю для нас эпоху ответил на этот вопрос вот так:
«Тот, кто хочет посмотреть, чем может поживиться человек, пусть идет на Краковский Рынок. Там ты увидишь, как одна жарит колбаски, другая готовит печень с уксусом, а то и с луком, третья торгует зеленью. Кто бы мог сосчитать все эти сельди, масло, свечи, яблоки, башмаки, рыбу, журек и разные садовые вещи? Кто?...»
В эпоху ренессанса здесь существовало около четырёх сотен лавочек и прилавков. Но не одной лишь торговлей жил Рынок. Долгое время он был местом страшных казней. А десятого апреля 1525 года стал свидетелем коленопреклонения прусского предводителя Альбрехта Хохенцоллерна перед польским владыкой Зигмунтом Старым. В память об этом уже в наши дни была изготовлена мемориальная таблица.
Но... шли века. Здания потихонечку «уходили под землю». Их старые части, разумеется, оставались на месте. Есть они и там и сейчас. Правда, в виде подвалов. Эпоха барокко сменила облик костёла Святого Войчеха и некоторых соседних зданий. А к концу восемнадцатого столетия, когда Польша утратила независимость, здесь на площади юный Тадеуш Костюшко присягал в 1791 году своему народу на верность и клялся освободить его, но судьба, увы, распорядилась так, что Тадеуш не смог сдержать обещание. Краков попал под влияние Австрии. И это, увы, отразилось в следующем столетии на облике Главного Рынка. Ратуша была варварски разобрана по кирпичику, здания весов и торговые павильоны разрушены. Уцелело немного: костёлы, Сукеннице (которые тоже в начали хотели снести, но вовремя спохватились и отремонтировали, слегка перестроив), а также башня ратуши. Вместо самой ратуши оккупанты построили здание стражи — Одвах. В 1918 году флаги Одваха поменялись с австрийских на красно-белые. Польша стала свободной. На смену трудного для неё девятнадцатого столетия пришло более созидательное: двадцатое. Правда, для справедливости стоит сказать, что позапрошлый с нашей сегодняшней точки зрения век принёс ей и две положительных вещи: новую брусчатку с близлежащих Кшемёнок и газовые фонари, установленные в 1857 году. А двадцатый век имел, в свою очередь, несколько негативных аспектов. В годы Второй Мировой Войны здесь висели флаги со свастикой, а название площади поменялось на Адольф-Гитлер-Плац. После войны был разрушен австрийский Одвах, а перед ней площадь обезобразила крайне уродливая постройка, известная в наши дни под названием Феникс. Однако, в шестидесятые годы пришли добрые перемены. Профессор и Архитектор Виктор Зин спас от медленного разрушения башню ратуши и слегка её перестроил, а также открыл под ней подземелье и старый романский облик близлежащего Храма Святого Войчеха. Брусчатку тогда же сменили широкие плиты, а возле главного городского костёла вырос фонтан.
Наш двадцать первый век, а по крайней мере, его начало, также является для сердца Кракова позитивным временем. С 2005 до 2010 года здесь проходили археологические раскопки, которые позволили создать уникальный подземный музей.
Разумеется, вышеупомянутая история главной краковской площади — это лишь некоторые сжатые факты из её сложной запутанной биографии. Сегодня на ней вы найдёте три памятника, несколько музеев и около полусотни зданий, каждое из которых заслуживает отдельной статьи. Но более подробно о них я поведаю вам в другой раз, а пока... распахните пошире объективы глаз и сердец и всмотритесь, вживитесь, вчувствуйтесь в образы и детали этого грандиозного места!
Фиакры и дорожки
С каким звуком у вас, как правило, ассоциируется старый Краков? Прежде всего, ответите вы, с музыкальным символом этого города — с Хейналом — обрывающейся в конце мелодией трубача, что разносится каждый час на четыре стороны света с высоты готической башни Костёла Девы Марии. Это духовой элемент краковского оркестра. Есть также струнные: скрипки, гитары и лютни уличных музыкантов. Присутствует здесь и хор. Огромный, многоязычный и разнотемберный. Его создают туристы и гости города. В светлое время суток в него вступают, спеша исполнить нежную партитуру, пернатые обитатели Рыночной Площади — голуби. Вот, кажется, и представлен оркестр. Есть духовые, есть струнные, хор присутствует. Но... конечно, какая же музыка без ударных? Нет, разумеется, соло исполнить они неспособны, они не примы. Однако... для полной красивый гаммы всегда нужен ритм. Кто отбивает его на Рыночной Площади Кракова? Догадались? Конечно же, это запряженные в парах в повозки лошади. Всегда стоящие у Мариацкого храма и поджидающие своей очереди, чтоб, подхватив очередного пленённого хитрым переплетением краковских улиц туриста, ответившего на фразу: «Hej-hej! I invite you!» начать отбивать восемью копытами бойкий ритм сердца этого дивного города.
Краковские кареты имеют свои номера и названия. Начнём с последних. Повозки здесь именуют фиакрами и дорожками. Оба термина к нам пришли издалека. Слово фиакр родом из Парижа. Именно там появились в семнадцатом веке первые конные прототипы такси, поджидающие клиентов у костёла Святого Фиакра, за что их сразу же и окрестили таким вот именем. Кстати, здесь в Кракове слово «фиакр» означает не только карету, но и возницу. Хотя, куда более распространен этот термин в Варшаве. Краковскому же уху милее слово «дорожка». Оно пришло в девятнадцатом веке из города на Неве. Извозчики Санкт-Петербурга, как правило, ждали своих ездоков у больших путей. И гостившие там поляки, так часто слышавшие слово «дорога» или «дорожка», растолковали его смысл неправильно, думая, что этим термином русские обозначают повозку.
Как уже было сказано ранее, у краковских конных такси есть своя нумерация. И нумерация эта весьма необычна: в ней отсутствует цифра шесть. Как же так получилось? Всё дело в том, что шестая повозка в прошлом столетии принадлежала местному виртуозу кнута и слова, кучеру-рифмоплёту Яну Качаре. Со всеми пассажирами Ян, чьё имя ещё при жизни обросло многочисленными легендами, говорил в стихах. И однажды нежданно-негаданно сам стал героем рифмованного шедевра известного польского поэта Константина Ильдефонса Галчинского «Zaczarowana doroska” или, по-русски «зачарованная карета». Поговариваюют, что со временем все остальные возницы стали завидовать нашему мастеру, у которого не было недостатка в клиентах ни днём, ни ночью, и однажды выкрали у него блокнот, куда он записывал наиболее удавшиеся свои опусы. От такой потери наш рифмоплёт заболел и умер. Дабы почтить его светлую память, краковяне решили убрать цифру шесть из нумерации местных карет. А кроме того, повесили памятную таблицу на стене Дома Под Эфиопами на углу Рыночной Площади.
Ну вот, кажется, и всё. Рассказали про кучера, про повозку... Стоп! Не учли одного... (а точнее, двух) — что за карета без лошади? Или же, в нашем случае, без лошадей. Эти благороднейшие животные с длинными и холеными гривами и хвостами здесь впрягаются парами. С раннего детства их учат работать вместе, привыкая к ритму, характеру и походке соседа. И, если вдруг, не дай Бог, случится, что одно из копытных по каким-то причинам не сможет выйти на службу, менять придётся обоих. Его сосед ни за что не пойдёт в одной упряжке с чужим, непривычным ему товарищем. В Кракове говорят, что многим двуногим не мешало бы поучиться у них этой преданности. А сделать это лучше всего, сев за ними в карету и сделать круг по Рыночной Площади, глядя на Краков с другой перспективы и вслушиваясь в мелодию, тщательно выбиваемую восемью копытами.
О бедной еврейке замолвите слово
В самом сердце старого, овеянного легендами и преданиями Казимежа — ныне одного из Кварталов седого Кракова, а в далёком прошлом отдельного города есть живописная улица. За немалые габариты её назвали Широкой (ul.Szeroka), А похожа она, скорее, на площадь. Во времена Казимира Великого этот объект был центром деревни Бавул, а потом стал местом торговли, которой теперь занимались евреи Казимежа. Но это всё — тёмные и таинственные дела туманного средневековья. Нас же сегодня будет интересовать эпоха не столь отдалённая — девятнадцатый век.
25 декабря 1865 года здесь в доме № 14 родилась крошка-девочка. Малышку тут же назвали Хая. Это был первый ребенок супругов Герцеля и Августы. Могла ли тогда догадываться эта молодая еврейская семья, что ребенок, подаренный им небесами в день рождества, в будущем покорит несколько континентов и после смерти получит звание королевы мира косметики и одной из самых богатых женщин двадцатого века? Но, до всего этого тогда было далеко. Вскоре за Хаей на свет появились ещё целых семь дочерей. Всех нужно было выкормить, воспитать и поставить на ноги. А семейство едва сводило концы с концами. Глава семьи торговал керосином. Особой прибыли это не приносило. Его супруга была обычной домохозяйкой. О её выходе на работу не могло быть и речи — надо было следить за домом и восемью дочерьми. Так проходили долгие месяцы, а за ними и целые годы. Всё это время Августа — почтенная мать семейства учила детей главным женским секретам — секретам красоты: рассказывала, как сделать кожу свежей, волосы сильными, взгляд — открытым. «Мужчины считают нас безоружными, - часто повторяла она, - и это отчасти правда. Луками и пистолетами мы не владеем. Зато владеем другим — красотой, а когда у женщины есть красота, она ловко владеет мужчиной. И это значит, что в чём-то мы всё же сильнее». Хая, как и её семь ближайших родственниц чутко внимала голосу матери, но увы, эти советы оказались ненужными, когда Герцель — её суровый отец запретил ей выходить замуж за молодого студента-католика. Он нашёл ей куда более подходящего, по его мнению, кандидата в супруги — почтенного господина, который, увы, был, его ровесником. Ни о какой любви не могло быть и речи. Получив тайное разрешение матери, несовершеннолетняя Хая сбежала так далеко, как только могла — в Австралию. Там она позабыла своё еврейское имя, которое ей не особенно нравилось. И стала представляться Еленой. Так ей и предстояло войти в историю. И вы, конечно, теперь можете догадаться, о ком идёт речь. Ведь перед нами будущая мультимилионерша — Элен Рубинштейн — икона стиля, яркая бизнеследи, императрица мира косметики.
Уезжая, она прихватила с собой несколько бутылёчков с кремом, который для её матери изготавливал некий раввин из Казимежа. С них-то и началась её замечательная карьера.
В Австралии дни напролёт нещадно палило солнце. Оттого местные девушки быстро обзаводились веснушками и нежелательным в те времена загаром. А крем Елены легко избавлял их кожу от этих особенностей. Вначале такой эликсир присылала почтенная мать Августа, а потом наша юная предпринимательница стала изготавливать его самостоятельно. Спрос на чудесный бальзам из экстракта сосновой коры, миндаля и душистых трав рос отчаянно. Девушка нуждалась в помощниках. Потому вскоре она отправилась из провинции в Мельбурн, чтоб открыть там салон Valaze. После того, как маленькую (и по годам, и по росту, который составлял всего 147 сантиметров) безнесвумен посетила корреспондентка из Сиднея и написала о ней в газету статью, популярность её буквально взлетела. Во времена, когда трудно было достать кусок мыла, она предлагала дамам такую роскошь. Конечно, товар был хорош, но ещё более изысканной являлась реклама. Несмотря на свой скромный жизненный опыт, Елена, как бы мы выразились сегодня, хорошо знала мир маркетинга и с присущей ей предприимчивостью расхваливала свой крем весьма необычно. Наверное, это единственная в истории женщина, добавляющая себе годы. Елена не раз говорила, что ей за тридцать, а выглядит она так свежо благодаря действию своего элексира. Там в далёкой Австралии мало кто знал, что на самом деле ей не было и двадцати.
Свой товар Рубинштейн ценила всегда высоко. За тюбик крема многим кокеткам порой приходилось отдать всю свою зарплату. Но их это не пугало. Сама Елена не раз говорила так: «Некоторые женщины никогда не позволят себе то, что для них слишком дёшево».
«Раскрутившись» (вы уж простите меня за столь тривиальное выражение) в жаркой Австралии, наша предпринимательница вышла замуж, произвела на свет двух потомков и возвратилась в Европу. Только теперь это был не Краков. К её ногам бросилась столица искусства и моды — Париж. Здесь Елена завела много нужных знакомств. Стала вдохновительницей самих Пикассо и Дали. Пабло тогда в характерной своей манере набросал парой ломанных линий её знаменитый портрет, ну а Сальвадор написал сюрреалистическое полотно с женщиной-Прометеем, прикованной к камню подолом зелёного платья.
Но и Европа стала для нашей мадам безжалостно тестной, и она снова переплыла океан, чтоб на этот раз оказаться в Америке, а точнее, в Нью-Йорке. Здесь один за другим открывались её салоны, в которых теперь работали её сестры и пара кузин из Казимежа. Персонал Елены теперь называли не иначе, как польской мафией. А между тем успех её всё рос и рос. В это сложно поверить, но предприимчивая еврейка умудрилась нажить целых шесть миллионов американских долларов на разводе с мужем, великой депрессии и на кознях своей конкурентки — Элизабет Арден. К последней из перечисленных вскоре ушла не только солидная часть её постоянных клиентов, но и супруг Елены. Это её и сподвигло продать своё дело за семь милионов и возратиться в Европу. Переждав здесь великий американский кризис, наша акула бизнеса выкупила его... правильно, за миллион. Поговаривают, что выиграть при таких обстоятельствах могла лишь истинная еврейка. Кстати, выиграла она и в делах сердечных, почти сразу же выйдя замуж за молодого грузинского принца. Богатство её после свадьбы опять приумножилось. В 1950 году у Елены было тридцать два института и сто пятьдесят четыре фабрики красоты.
В это время Хая (надеюсь, вы ещё не забыли её настоящее имя) всегда окружала себя прекрасными и изысканными вещами. В её нью-йоркском жилище было двадцать шесть комнат, на стенах которых висели шедевры вышеупомянутого Пикассо и Матиса. А пудреницы (кстати, как и известный на целый мир логотип для её косметики — две слившиеся буквы - HR) спроектировал для неё сам Дали.
Своим косметологическим царством героиня нашего сегодняшнего рассказа правила до конца. Работники её фирмы рассказывали, что последние распоряжения персоналу она давала прямо в постели. Часто случалось при этом ей невзначай заснуть, но как только её чуткие уши слышали слово «доллар», а иногда и «цент», она тут же распахивала свои веки и снова бодрствовала. Елена была трудоголиком, а потому тридцатого марта 1965 года смерть в виде инсульта постучала к восьмидесятисемилетней еврейке не в спальню, а в офис. Назавтра великой предпринимательницы, чьё состояние составило к этому моменту сто миллионов долларов, больше не стало.
Подумайте... Странное дело... родилась эта женщина, как вы помните, в рождество, а покинула этот мир в день смеха. Что ж, всему свой черед, своё время. В день смерти Хаи-Елены мир не жалел о её уходе. Он улыбался. Он знал, что еврейка с фамилией Рубинштейн прожила очень долгую и счастливую жизнь. Она ведь сама часто повторяла: «Многие женщины так не любят свою работу, зная, что она отнимает у них время, которое они могли бы посвятить тому, что действительно любят и что могут делать только по выходным. У меня такого несчатья нет: то, что я люблю, и является для меня работой».
В жизни Елены был, по её мнению, лишь один тяжелый период — далёкое детство в еврейском Казимеже. Эту эпоху жизни она практически не вспоминала. В своей биографии королева косметики написала, что родилась она в центре Кракова в одном из старых дворцов на Рыночной Площади, что её с детства окружали не баночки с керосином, как это было в действительности, а великие произведения живописи и скульптуры, которые так любили её родители, у коих Елена была единственной дочерью... А ещё она часто писала, что знаменитый крем её матери посоветовала когда-то талантливая польская актриса — Елена Моджеевская.
Да, разумеется, Рубинштейн написала неправду и проявила неискренность. Но судить её за такие воспоминания вправе лишь Бог и самые близкие. Мы же, а в частности, наша прекрасная половина, должны быть ей благодарны, ведь это Елена изобрела электролиз и водостойкую тушь, разделила кожу по типам и подарила женщинам всего мира нечто, что делает их красивее лучше любых румян и подводок — веру в сердечное и профессиональное счастье.
Plynie Wisla, plynie. Po polskiej krainie
Так начинается первый куплет одной из самых известных польских народных песен, возраст которой насчитывает уже полтора столетия. Во второй половине девятнадцатого века её использовали, в основном, для тайного обучения детей польскому языку и воспитания в них патриотического духа в годы неволи. В наше же время её часто можно слышать на всевозможных выставках и фестивалях, посвящённых польской культуре. А ещё на уютной площади под названием Вольница в сердце краковского Казимежа. Эти несколько нот каждый час выигрывают куранты на башне этнографического музея, где в старые времена находилась ратуша. Но, выигрывать-то выигрывают, однако делают они это так тихо, что услышать их можно лишь подойдя к зданию вплотную. Жители площади, видимо, не отличались патриотизмом и попросили убавить громкость. И мастер, изготовивший наши куранты, вынужден был подчиниться. Залез на башню, поковырял старый механизм, и... куранты замолкли. Починить их удалось лишь около полувека спустя. Сегодня курантами занимается сын Яна Остроды (так звали нашего мастера). Как и его отец, он надеется, что работа с часами поможет ему продлить время жизни. И, кстати, небезосновательно: Ян Острода прожил почти сто десять лет и до конца своих дней оставался весёлым и жизнерадостным. Точно таким же, как и вышеупомянутая мелодия. Прослушав её на площади, предлагаю отправиться на широкую и просторную набережную, дабы получше познакомиться с главной её героиней. В Кракове для этой цели хорошо подойдёт знаменитый Вавельский Холм, Костёл Паулинов, храм Норбертанок или древнее бенедиктинское аббатство в Тынце.
Итак, вот и она — самая крупная и известная река Польши. Её водяная аорта, пересекающая страну с юга к северу с общею протяжённостью более тысячи километров. Начинается Висла в Бескидских Горах и впадает в Балтийское море, проплыв перед этим мимо Сандомежа, Торуня, Грудзёндза и многих-многих других городов, выстроенных когда-то вдоль её берега. Не обделяет река вниманием и столицу — Варшаву. Там она делается полноводнее и шире. Но начинается её рост уже здесь — в старом Кракове, где её щедро поят притоки — Вильга, Рудава, Прондник, Длубня и Дрвина Длуга.
Висле город обязан своим зарождением и процветанием. Все мы, конечно, помним легенду о том, как кровожадный дракон, живущий в пещере под холмом Вавелем проглотил подброшенного ему хитрым сапожником Скубой барашка и пил из реки, пока не выпил всю воду и, наконец, не лопнул, и над шкурой его не закружились ворОны и вОроны, крича: «Кр-рак! Кррак! Крак!». В честь этих криков, говорят, Скубу переименовали в Крака, а возведённый здесь позже город назвали Краковом. Помним мы также и то, что именно благодаря Висле Краков принадлежал к Ганзейскому Союзу - важнейшей средневековой организации, объединявшей преимущественно приморские города. Но знаем ли мы, когда впервые была упомянута эта река в письменных источниках, что означает её название, сколько над ней в Кракове мостов и какой у неё характер? Если нет, эта статья для вас. Здесь я попытаюсь оговорить и эти, и некоторые другие факты о нашей любимой Висле.
Первое упоминание о ней вместе с её наброском появилось на карте римского полководца Марка Агриппы около двух тысяч лет назад. Там её название на латыни звучит как Вискла. Чуть непривычно. Но ещё более далёким для нас от её современного имени покажется слово, которым нарёк её средневековый польский служитель пера — летописец Винсент Кадлубек — Вандалус. Напоминает ли вам такое название женское имя Ванда? Вандой Кадлубек (и не только он) величал легендарную дочку Крака (того самого, что победил дракона). Согласно древним преданиям, Ванда после смерти отца и двух братьев стала править их землями и народом. Желая присоединить всё это к своим владением, её руки попросил жестокий немецкий рыцарь Рыдыгер, но девушка отказала ему. И тогда несчастный Рыдыгер пошёл на неё войной, проиграв которую, сразу лишил себя жизни... Совсем скоро его примеру последовала и Ванда, нежелающая, чтобы её народ покорили следующие горе-женихи. Попрощавшись с подданными, вышла княжна на берег реки и бросилась в воду, став добрым духом Вислы. Позже в её честь предки современных краковян насыпали небольшой курган. Потому, кстати, место, где он находится, называют Могилой. А что до имени Ванды, тот же Кадлубек писал, что оно произошло от литовского слова «вандуо» - вода.
Благодаря ещё одному польскому летописцу Яну Длугошу до нас дошло старейшее из известных нам сегодня упоминаний о наводнении, которому подверглись люди, жившие на берегах старой Вислы. Датируется такое событие 988 годом. Ещё несколько раз Висла заливала Краков в 1221, 1310 и 1475 году. А наиболее масштабное краковское наводнение случилось в ночь с 26 на 27 авгута 1813 года. Говорят, люди тогда передвигались по улицам в лодках. А один из выживших свидетелей этой катастрофы описывал её так: «Бедняки проплывали на снопах сена, на сорванных крышах и наскоро сооружённых плотах, но всё это спасало их лишь на время. Мы не были готовы к такому событию и мало что могло нас спасти». Вавельский Холм тогда превратился на время в остров. Течением сорвало два моста. В том числе знаменитый Королевский, считающийся первым мостом над Вислой, сооруженным ещё во времена правления Казимира Великого, то есть в четырнадцатом столетии. Он соединял Страдом с Казимежем. Кстати, именно поэтому последний из вышеперечисленных районов современного Кракова долгое время был островом.
Там, где сейчас проходит длинная и широкая аллея Иосифа Дитля, было когда-то старое русло Вислы, а во время правления вышеупомянутого президента Кракова (так здесь называют мэра) его засыпали. В память о проплывающей здесь реке у нас остался виадук, который в прежние времена был мостом, корабли на фасадах домов , выходящих когда-то на набережную, да красноречивое имя пересекающейся с аллеей краковской улицы — Старовисльной.
Подобная участь постигла в том же девятнадцатом веке и один из притоков реки Рудавы, воды которой, в свою очередь, щедро питали Вислу. Приток этот пересекал Кармелитскую улицу, наполнял большой ров, проходивший вдоль каменных городских укреплений, приводил в действие мельницы (по-польски млыны) и поставлял при помощи городского водопровода живительную жидкость в каждый дом, в том числе и на Вавель. Именно потому реку называли Королевской Млынувкой.
А раз уж мы заговорили о королях и прочих политиках, стоит упомянуть ещё одно связанное с Вислой важное для краковян событие. В 1915 году на середине одного из мостов пожали друг другу руки ещё один краковский президент — Юлиуш Лео и мэр правобережного Подгужа Франциск Мариевский. Так соединились эти два города. Кстати, благодаря тому же Юлиушу Лео берега Вислы были «одеты в камень» и облагорожены. На них появились знаменитые трёхкилометровые Надвислинские Бульвары. Сегодня их ровно семь. На правом берегу вниз по течению Полеский, Волынский и Подольский. На левом — Родля, Червинский, Инфлантский и Курляндский. Мостов над рекою в Кракове тоже семь: Звежинецкий, Дембницкий, Грюнвальдский, Пилсудского, Кладка Бернатка, Силезскийх Повстанцев и, наконец, Котлярский. О каждом из них рассказывать можно долго. По красоте они, конечно, увы, очень уступают варшавским и вроцлавским, не говоря уже о венецианских, пражских и флорентийских, но история их полна интересных фактов. Взять, например, хоть тот же Грюнвальдский, рядом с которым в течении года сидел и ждал своего скончавшегося от сердечного приступа хозяина верный Джок — польский Хатико. (Памятник этой собаке вы легко сможете найти на другом берегу). Или многострадальный Мост Пилсудского, полуразрушенный немцами в 1945 году... Перечислять можно долго. Этим займёмся как-нибудь в другой раз. А сейчас скажем лишь, что первый краковский каменный мост над Вислой появился в конце восемнадцатого столетия и, увы, не дожил до наших дней. И, раз уж мы заговорили обо всём первом, добавим сюда так же факт о линии электрического трамвая, которая впервые была проложена на несуществующем ныне Подгурском Мосту в 1901 году. А в 1827 по Висле впервые проплыл корабль без вёсел и парусов. Кстати, до девятнадцатого столетия нашу реку считали одной из самых судоходных. Это был главный торговый путь, соединяющий юг страны с севером. Путешествие на кораблях, груженных тяжелым товаром, из Кракова в Гданьск длилось месяц. Долгое время вниз по течению возили соль из Велички и Бохни, а вверх деревянные брёвна для укрепления шахт. Тех, кто сплавлял по Висле на длинных плотах древесину издавна называли w??czkowie — от слова «волочить». Представителей этого ремесла вы можете втретить в одной из легенд о Кракове. Говорят, что во время одного из нашествий вблизи тогда ещё подкраковской деревни Звежинец они разгромили захватчиков и, переодевшись в их пёстрый наряд и сев на низких степных лошадей отправились в город, где, напугав его жителей, а потом обрадовав их, с песнями и гулянием лихо отпраздновали победу. С тех пор из Звежинца в центр старого города каждый год отправляется шествие во главе с одетым по-восточному ловко танцующим всадником на тряпичной лошади...
Связана с Вислой и вот такая легенда: всё в том же Звежинце на одном из её берегов стоит монастырь и костёл Норбертанок. Говорят, в средние века его жительницы заказали для своего храма колокол, но сколько мастер не отливал его, инструмент трескался, и в отчаянье наш литейщик бросился в Вислу и утонул. Колокол с трещиной долгое время висел на башне и пел над городом жалобным голосом об утопленнике, пока его не постигла точно такая же участь. Теперь, говорят, он поёт в ночь Ивана Купалы на дне реки. Но услышать его — нехороший знак, предвещающий смерть от воды. Сейчас это может казаться нелепым — в краковской Висле давно никто не купается, но до второй половины двадцатого века у краковян было больше шансов стать его жертвой. Особенно у прекрасной половины человечества, пляж для которой находился у подножия норбертанского монастыря. А мужчины купались тогда возле Вавеля.
Да, было время, когда в нашей Висле ловилась рыба, ныряли и плавали горожане, хозяйки использовали её воду для питья и полива. Сегодня, увы, королева всех польских, рек, как её называют поляки, довольно сильно загрязнена. Может быть, с течением времени её волны очистятся, а пока для начала, туристы и жители города, постараемся уважительно относиться к окружающей нас природе и, как бы банально это не звучало, не будем кидать с мостов или берега мусор, плеваться и мучать населяющих Вислу рыб и птиц! Ведь богатство Кракова — это не только легенды и памятники искусства, но и изумрудные ветки деревьев, яркие, как самоцветы, венчики нежных цветов и сапфировая лента Вислы — крупнейшей польской реки, без которой, возможно и не было бы ни этого, ни других городов, выросших и расцветших однажды на её берегах.
Далекая обитель
Если проехать двенадцать километров от центра старого Кракова вдоль правого берега реки Вислы на юго-запад, можно попасть в старейший польский монастырь — бенедиктинское аббатство — место древнее и непростое с коротким и запоминающимся названием — Тынец. Когда-то поселение Тынец представляло собой отдельную от Кракова деревню, но теперь оно давно уже является частью города, хоть в это, будучи там, довольно сложно поверить. От шумного мегаполиса этот район отделяют луга и деревни, также давно вошедшие в состав этого города. Тынец возносится над дельтой Вислы на древних известняковых скалах, стоящих в незапанятные времена на дне моря, которое было здесь сто сороко миллионов лет назад. Когда море высохло, через какое-то время на этой территории появились люди. Одни из древнейших останков человека в Польше, живущего около двеннадцати тысяч лет назад, были найдены неподалёку отсюда — в соседних Пекарах — деревне, лежащей на противоположном берегу реки Вислы. А на территории Тынца человек появился впервые около четырёх тысяч лет назад. Три тысячи лет спустя здесь возле древнего торгового пути, ведущего из Кракова в Моравию, поселились цивиллизованные народы — Висляне. Жители деревни занимались, в основном, земледелием. Высаживаемые растения здесь огораживались высоким забором-тыном. Он-то и дал название этому месту.
Сейчас, конечно, Тынец славен своими монахами-бенедиктинцами, которые стали жить здесь в одиннадцатом столетии. Но есть одна старая, чуть ли не как сама река Висла, текущая неподалёку, легенда, рассказывающая о том, что здесь происходило до этого...
В давние-стародавние времена в Тынце жил богатый и влиятельный пан — Вальгеж Вдалый. Мы же для удобства повествования станем звать его Валькирием Удалым. Однажды, будучи при дворе короля францков, влюбился он в молодую принцесу — прекрасную Хелигунду. А Хелигунда была, в свою очередь, влюблена в немецкого королевича. Чтоб покорить её сердце, три ночи играл Валькирий на лютне под окном девушки, пел под луной серенады, пока она, наконец, не забыла немца, который, обидившись, сел на коня и отправился на берег Рейна готовить ловушку. Он ожидал, что Тынецкий пан обязательно повезёт возлюбленную назад в Польшу. И не ошибся.Валькирий и Хелегунда через какое-то время пояились здесь, и тогда немецкие рыцари стали требовать за переплаву столько золота, сколько весила девушка. Валькирий выполнил просьбу. Но королевич нарушил своё обещание и не пустил его. Вызвал тогда его наш польский пан на бой и одержал победу, после чего привез девушку в Тынец. Зажили молодые душа в душу. Но вот услышал однажды Валькирий, будто в соседней Вислице бесчинствует один жестокий и беспощадный рыцарь — Вислав Прекрасный. (Легенда гласит, будто бы привлекательная его внешность не шла ни в какое сравненье с характером). Поскакал к нему пан из Тынца, поймал, возвратился с разбойником и посадил его в подземелье, а потом вскоре отправился в долгий военный поход. И вот Хелигунда, то ли от скуки, то ли, поддавшись уговорам вечно завидовавшей ей служанке, терзаемая одиночеством выпустила несчастного пленника и, не устояв пред его красотой, вскоре позабыла про мужа и отправилась с ним обратно в Вислицу. Вернулся Валькирий, узнал о неверной жене и в гневе пустился в погоню. Будучи в местном замке, встретил он там Хелигунду, которая обещала ему привести его к Виславу, а на деле же заманила супруга в ловушку. Напали на юношу и посадили на цепь в подземелье. Так поменялись Валькирий и Вислав местами. Единственной, кто навещал тогда пленника, была уродливая сестра вислицкого пана. Взяв с Валькирия обещанье жениться на ней, девушка выпустила его на свободу из заточения. Вышел тынецкий пан, взял острый меч и лишил с его помощью жизни жену Хелигунду, а вместе с ней и коварного рыцаря...
(Здесь, конечно, читатель бы был, разумеется, вправе требовать так называемого хеппи енда, но нет — легенда заканчивается именно так. Честно сказать, это самое странное и жестокое краковское предание из всех, что когда-либо мне встречались, но то поделать...)
Возвращаясь к Тынецкой истории, стоит сказать, что во времена уже более цивилизованные, а именно в одинадцатом веке, польский владыка Болеслав Смелый дал эти земли монахам-бенедиктинцам, которых привёл в польшу его предшественник — Казимир Обновитель. С той пор история этих мест и по наши дни непрерывно связана со старейшим в Европе священым орденом. Герб монахов-бенедиктинцев, который вы без труда найдёте в аббатстве, изображает пень с отрастающими от него ветвями — символами умирающей и возрождающейся, подобно легендарному фениксу, религии. А девизов проживающих братьев аж три. И все три латинские. Вполне логичное «Suscita Virescit” - «Высохшее отрастёт», мало кому знакомое «Ordo et pax” - “мир и лад», и, наконец, так знакомые всем слова-назидания : «Ora et labora” - “Работай и молись». Эта фраза издавна определяла уклад местной жизни, смысл которой заключался в служении Богу и неустанном труде. Издавна каждый монах здесь имел свою роль, свою миссию, своё дело. Кто-то здесь был садовником, кто-то готовил еду, лечил остальных или обучал священным канонам. Но больше всего монахи трудились над книгами, сидя в специальном светлом помещении, которое называлось скрипторий. Здесь они день за днём, год за годом усердно и тихо скрипели перьями, рапространяя древние тексты. Работа это была непростая, тяжёлая. Длилась она от расвета и до заката. Зимой трудовые будни монахов, конечно, были, короче, а летом длинее, ведь единственным в этой комнате освещением были солничные лучи. Свечей и факелов здесь не признавали — очень боялись пожаров.
Такая комната, как срипторий, в монастыре есть и по сей день. Правда, она является реконструкцией. В ней на столе лежат две старинные книги — верные копии произведений пятнадцатого и одиннадцатого веков. Каждый из этих трудов переписывался, как минимум, год, ведь недаром подобную долгую, требующую усидчивости и терпенья работу в Польше и некоторых других европейских странах называют бенедиктинской.
Вторым по очерёдности в этой статье, но, конечно же, первым по значимости аспектом жизни в монастыре была молитва. На неё монахи неоднократно собирались в большом костёле Петра и Павла. Когда-то костёл был совсем небольшим, романским. И появился он здесь в тысяча сорок четвёртом году. Это дата освнованья аббатства. Если зайдёте в сводчатые галереи монастыря, вы легко обнаружите стену этого первого храма, а также узкий и низкий вход, ведущий когда-то в костёл. Сделать бОльший проём в то далёкое время строители не могли. В эпоху романизма своды ещё были грубые и тяжёлые. Стены с большими отверстиями их бы просто не выдержали.
Во времена иные, в позднем средневековье, на смену этому стилю явилась готика. Монастрырь и костёл перестроили по её канонам. Ну а затем, в семнадцатом веке эти места подчинились новому стилю — барокко. Он-то здесь и оставил здесь самый видимый след.
На протяжении всего этого времени жизнь здесь текла размеренно и очень тихо. Пока в конце восемнадцатого столетия не прогремело над Тынцем неколько пушечных выстрелов генерала Суворова. Это ему монахи обязаны живописным видом на Вислу, открывшимся после разрушения одной из стен у самого берега. Правда, поляки, отбили тогда нападение и монастырь отстояли, однако, победа всё-же была недолгой. Вскоре сюда явились австрийцы и ликвидировали монашеский орден. Уходя в другие места, заботливые и смиренные бенедикстинцы вынесли все свои книги. Библиотека, как и монастырь, стояла путая. Но, как говорится, нет худа без добра. В позапрошлом веке в неё однаджды ударила молния. Крыша и верхний этаж сгорели. Страшно подумать, что было бы с многочиленными старинными рукописными текстами, если б они всё ещё были здесь.
Костёл Святого Войцеха
Один из самых древних и самых маленьких костёлов в Кракове называется Костёлом Святого Войцеха. Как и Храм Девы Марии, это здание появилось здесь задолго до локализации города, которая имела место лишь в 1257 году. Костёл был построен на месте древнего языческого культа в далёком XII веке. Позже святыня сменила свой строгий романский костюм на барочный. А потому в девятнадцатом и в начале двадцатого века никто и не подозревал, что возраст храма на самом деле в несколько раз старше, чем они думали, пока, наконец, в прошлом столетии во время археологических раскопок не был обнаружен романский портал и фрагменты стены. К слову, ученых тогда поразил не только возраст костёла, но и его размер. Оказалось, что то, что мы видим сегодня – лишь верхняя часть святыни. Куда больше спрятано под землёй. Почему? Ответ прост: закопал костёл ни кто иной, как Пани История. Дело в том, что в средние века в Европе и слышать не желали о гигиене и чистоте, и потому все отходы, мусор и грязь выбрасывали прямо на мостовую. (Дабы перемещаться по старым улицам, и была придумана так любимая дамами обувь на высокой платформе). Весной и осенью Рыночная Площадь представляла собой большое болото со зданиями-островами. По мере загрязнения, это безобразие, конечно, покрывалось новым твердым слоем камней или досок, и всё начиналось сначала. Таким образом, уровень Рыночной Площади в некоторых местах поднялся до трёх метров. (Поэтому не удивляйтесь, когда пойдёте вечером в рестораны и пабы, красоте их готических подвалов. Они когда-то были первыми и вторыми этажами домов.) Благодаря такой слоеной земле на Рыночной Площади в ней хорошо сохранились предметы далёкого прошлого, которые то и дело находят археологи. Подумать только, мог ли предположить, к примеру, сапожник пятнадцатого века, что его любимое случайно потерянное шило будет найдено только спустя полтысячи лет!
Одной из самых интересных находок при костёле Святого Войцеха стал средневековый кошелёк, который можно увидеть в музее под Сукенницами. Ремешок на нём был перерезан, то есть его украли. Да только не повезло этому горе-вору – кошелёк упал в болото истории, да так и пролежал там до двадцать первого века. Вот так-то: не крадите у своих современников, дабы не было стыдно перед потомками!
Кстати, если и вы хотите увековечить свои впечатления от поездки в Краков, напишите короткое письмо и, добавив к нему купленную здесь же открытку, отправьте его самому себе из стоящей рядом почтовой кареты. Так поступают все гости Кракова на протяжении вот уже целых двухсот лет – ровно столько функционирует карета. Нет, вы, конечно, можете возразить, что впечатления от поездки вы упорядочите лишь вернувшись домой, при просмотре сделанных снимков и покупок. Спору нет – всё это здорово, но когда ещё вам представится случай послать привет себе из прошлого, запечатлев на конверте не только место, но и время! Послать по почте эмоции– есть в этом своя необъяснимая поэзия!
Сукеннице
Каждый из приезжающих в Краков вольно или невольно по нескольку раз за день возвращается к грандиозно расположившейся в центре Рыночной Площади длинной постройке - так называемым суконным рядам или Сукенницам. Как вы, возможно, знаете, прилавки торговцев и ремесленников стояли здесь уже в XIII веке. Здесь продавали рыбу, хлеб, масло, соль, янтарь и много чего ещё. Но главным товаром на протяжении веков оставалось сукно. От него-то и получила название современная постройка. Сто лет спустя прилавки упорядочились, спрятавшись от капризов погоды под специально возведенными для них готическими сводами. Их элементы можно увидеть с боков современного здания. Они выступают из-под ренессансного «костюма» при арках и галереях.
Пару веков спустя, когда пламенную готику сменил вдохновляющий ренессанс, здание обрело, наконец, своё современное обличие. Гениальные итальянские архитекторы Санти Гучи и Ян Мария Падовано перестроили его в лучших традициях своей эпохи. Но вот, золотой век Польши подошёл к концу, столица была перенесена в Варшаву, и Сукеннице пришли в упадок. В начале XIX века здание хотели было снести, но не сделали этого. Благо, местные архитекторы взялись их отреставрировать. И вот, Сукеннице воскресли. Отстраивающие их мастера не только вернули детали эпохи возрождения, но и добавили элементы своего времени. Так, например, маскароны на аттике приобрели черты правящих тогда губернаторов, а каменные головы, окружающие колонны на входе, благодаря Яну Матейко оказались похожими на его современников.
Сегодня Сукеннице по-прежнему исполняют свою изначальную функцию: являются местом купли и продажи. Дабы убедиться в этом, приглашаю пройти внутрь помещения. По дороге обратите внимание на нож, висящий у входа. Помните легенду о братьях, строящих башни Мариацкого костёла? Так вот, если ей верить, то младший брат убил старшего именно этим ножом.
Конечно, поверить в это трудно, ведь знаменитый кинжал то и дело увозят на память туристы, а краковяне вешают на его место все новые. Увозят его, кто на память о легенде, а кто как свидетельство истории, ведь в средние века этим самым ножом наказывали воров. Тому, кто украл один раз, отрезали ухо, тому, кто два – отрубали правую руку, ну а на третий раз нож из Сукенниц перерезал преступнику горло. Наверное, этот факт и прельщает крадущих кинжал. Мол, забавно своровать то, чем наказывали за воровство. Надеюсь, вы так не думаете. Если это так, приглашаю вас внутрь.
Как и семьсот лет назад, прилавки здесь так и ломятся от изобилия. Чаще всего туристы покупают здесь янтарь, серебро и овчину. Велик соблазн приобрести здесь и сувениры, однако я бы не советовала поддаваться ему, ведь цены на них здесь самые дорогие в городе. Хотя, полюбоваться, конечно, стоит. Проходя между прилавками, обратите внимание на гербы польских земель и городов, покрывающие своды здания, а так же на особые камни с углублениями у северного входа. Угадайте, для чего они служили в средневековье? Правильно, для гашения факелов.
ПАН ТВАРДОВСКИЙ. Полубыль-полуказка.
Полтысячи лет назад, а может, и больше жил-был на польской земле один добрый шляхтич, ну то есть богач, дворянин. В юности много прочёл он учёных книг об алхимии, магии и астрологии. Может, читал он их в Кракове, в Ягеллонском Университете, будучи ещё жаком (по-старопольски, студентом). Но у литовцев и немцев есть своё мнение на этот счёт. Мы же, будучи в Кракове, будем верить своим легендам.
Сказывают наши добрые горожане, будто бы в Краковской Академии (так называлась когда-то польская Альма Матер) Ян Твардовский (так его звали) вызывал дьявола. Долго ещё в наших библиотеках хранилась старинная книга с отпечатком лапы нечистого. Жаль, что теперь её не найти...
Повзрослев, чернокнижник устроил лабораторию, где занимался алхимией. Может быть, в западной части города, в парке, названном позже в его честь Скалами Твардовского. А может, и на юге, в Подгуже. Строя Костёл Святого Иосифа, там нашли тёмную позаброшенную пещеру со следами алхимических экспериментов.
Как-то раз в одной из этих пещер он подписал договор с самим дьяволом. Подписал, разумеется, кровью, уколов себя в безымянный (по-польски сердечный) палец. В договоре, как водится, значилось, что Твардовский получит большую силу, секретные знания и самого чёрта в придачу. В качестве юркого и услужливого помощника, готового появиться в любой момент по первому же его зову. А что взамен? А взамен наш Твардовский обещал самое дорогое — душу! Отдать её дьяволу нужно было через три года. В Риме!
Чтоб убедиться, что договор вступил в силу, алхимик велел для начала выполнить три его поручения: перевернуть каменную глыбу возле замка Пяскова Скала, снести серебро со всей Польши в Олькуш и оседлать для него петуха, предварительно увеличив птицу в размерах. Все эти три его просьбы дьявол выполнил сразу. Обрадовался Твардовский и стал творить с его помощью разные чудеса. Блага для и забавы ради. Воскрешал мёртвых, лечил больных, развлекал всех скучающих...
Но вот прошло три года. Пришла пора отдавать чёрту душу, но Ян и не думал собираться в путь в город Рим, чтоб сдержать обещание. «Как-нибудь обойдётся!» - всё думал он. Но дьявол считал иначе.
Не хочешь идти ко мне честным путём, значит я завладею тобой обманом! - думал он, в предвкушении потирая копыта.
Как-то раз, тёмной и очень ненастной осенней ночью в дверь чернокнижника постучали. На пороге стоял бедняк, весь трясущийся от дождя и горя.
В-в-в гор-роде Сух-ха Бес-скидска ум-мирает грудной мла-де-нец. Помоги нам! - молвил он почти онемевшими и неслушающимися губами.
Что ж, помогу! - ответил Твардовский. Сел на петуха, усадил сзади старика и пустился в дорогу.
Долго ли, коротко ли — показался тот самый город. Суха Бескидска. А в ней корчма. Слез с петуха алхимик, вошёл с попутчиком внутрь. Смотрит — а там колыбель! Но... вот незадача — вместо младенца лежит в ней дьявол и самодовольно поглаживает бородку.
А выйди-ка ты, мой любезный, за дверь, - со сладкой улыбочкой пропел он, - посмотри, как зовётся эта корчма.
Вышел Твардовский и оомлел. Корчма называлась Рим! Делать тут что-либо было поздно, а бежать некуда.
Тут появился дьявол. Топнул копытцем и стал громадным. Хвать подмышку алхимика — и взвился в небо. Летит над землёю к трещине, где вход в ад расположен.
Что оставалось тут делать? Только на Бога надеяться. Начал Твардовский молиться.
И рассудил Бог так:
Человек этот заключил договор с нечистым. В рай его отправлять нельзя. Но и в ад не следует: силу свою и секретные знания употреблял он во благо. Пусть же висит он вечно между землёй и небом! Пусть сидит на луне во веки веков! А чтобы не было ему скучно, пусть отправляется с ним на ночное светило любимый его ученик — юный Мачек.
Так и случилось. Так и повелось. В ясные полнолунные ночи с жёлтого диска в небе спускается паутинка и повисает над Краковом. А на конце её паучок — заколдованный Мачек. Долго висит он над Рыночной Площадью. Слушает новости. А как послушает, возвращается к своему учителю и пересказывает. А тот, конечно же, ловит каждое слово, ведь он так сильно скучает по внезапно покинутому им городу...
Здесь на истории о Твардовском можно бы было поставить точку, но люди рассказывают о нём ещё вот что:
В городке Венгжин, недалеко от Кельц, хранится в костёле старинное зеркало с именем нашего авантюриста. Датируется предмет как раз временем его жизни — шестнадцатым веком. На зеркале нацарапано изображение молодой девушки. Если поставить его под определённым углом к источнику света, в клубах скопившегося перед этим действием дыма или тумана оно обязательно спроецируется и начнёт колыхаться. Зачем? А послушайте!
В том же шестнадцатом веке жил в Кракове (и не только) король Зигмунд Август. И была у него возлюбленная — красавица Барбара Радзивилл. И, несмотря на отсутствие в ней королевской крови, монарх женился на ней. Но, увы, счастье их было недолгим. Барбара вскоре тяжело заболела и через несколько месяцев умерла. (Может быть, не обошлось тут без отравления). Молодой король был безутешен и в горе своём позабросил прямые обязанности.
Вот тут-то ему и решил помочь наш Твардовский. Устроить свидание с призраком. Он пригласил к себе призрака и спроектировал изображение по изложенной выше инструкции. Перед этим он строго-настрого запретил королю вставать с приготовленного для Его Величества кресла. Но увидев любимую, как ему показалось, монарх вскочил, попутавшись обнять жену и со слезами радости крикнул:
Барбара!
Призрак тут же исчез. Но король обрёл утешение, а Твардовского щедро вознаградили.
Мало кто знает, что есть на зеркале и ещё одно изображение: дьявола. Как-то оно появилось в начале двадцатого века во время службы в одном из польских костёлов. Кадильный дым послужил ему нужным экраном. Прихожане тогда разбежались в страхе, а духовенство долго ещё не могло понять, в чём причина такого явления...
Всё выяснилось совершенно случайно. Уборщик в костёле протирал пыль со старого зеркала и увидел на нём нацарапанную фигурку чертёнка. Работник так перепугался, что в страхе швырнул ключами, которые он сжимал тогда в кулаке, в это изображение. Так на нём появились трещины.
В наше время детище Пана Твардовского можно найти всё в том же костёле. Местные говорят, что оно может предсказать будущее, но лишь тем, кто его действительно хочет увидеть. Так предсказало оно его самому Наполеону Бонапарту, одному польскому повстанцу и студентке истории искусства. Но это уже другие истории...
Что же касается нашего чернокнижника, вопрос о неё всё ещё остаётся открытым. Кем он был? Магом, алхимиком, шарлатаном или талантливым физиком-оптиком? Верить или не верить в его чудеса — дело ваше. Если всё сказочное вам не чуждо и вы допускаете возможность таинственного и мистического, то наверняка захотите познакомиться с этим героем ненашего времени ближе. С такой необычной целью можно отправиться в путешествие по его следам.
И не стоит здесь ограничиваться лишь Краковом. Хотя, разумеется, стоит постараться здесь поискать вышеупомянутые пещеры и посмотреть на Дом под Яном Капистраном, где, согласно легендам, жил наш алхимик. По пути загляните в Ягеллонский Университет, а оттуда езжайте в Суху Бескидску с корчмою Рим, из неё в Пяскову Скалу, где и сейчас стоит странная глыба, будто бы действительно перевёрнутая какой-то нечистой силой. Затем через Олькуш езжайте в Венгжин взглянуть на зеркало. А оттуда подальше — в Быдгощ, где, согласно местным преданиям, Ян Твардовский омолодил бургомистра. Да не опоздайте! На Рыночной Площади в 13:13 и 21:13 в одном из окошек он показывается под тихую музыку и, постояв, со зловещим хохотом исчезает обратно.
Там и закончите своё путешествие. А потом возвращайтесь в Краков послушать рассказ о другом алхимике — Сэндивое.
Часовня и чаша
Если вы войдёте когда-нибудь в Мариацкий Костёл через двери для прихожан, обратите внимание на двух молчаливых свидетелей истории. Первый свидетель находится слева от входа и обладает, пожалуй, самой тяжёлой энергетикой. Не боитесь? Тогда позвольте представить вам Часовню Святого Антония, больше известную в Кракове как Часовня Злодеев.
Да, речь здесь пойдёт о самых настоящих злодеях. Не о каких-нибудь мелких мошенниках, закованных в цепи у западного входа – нет! О самых матёрых преступниках. О беспощадных убийцах. Как только город узнавал об их злодеяниях, бандитов тут же приговаривали к смерти. Казнь, как правило, совершалась здесь же, перед Мариацким Костёлом. Но перед этим убийца должен был обязательно просидеть ночь в Часовне Святого Антония. О, что это была за ночь! Случалось, что после неё палачи оставались без работы – к утру заключенные умирали сами. От страха и ужаса. Многие сходили с ума или седели.
Дело в том, что ночью, в ожидании священника, приходящего утром исповедовать несчастных, преступники слышали голоса и вкрадчивый шепот их предшественников, которые однажды, как и они, провели ночь в Часовне Святого Антония. Гости из преисподней рассказывали, как страшен ад, как невыносимо жгуч огонь справедливости. Но было уже слишком поздно менять свою жизнь в лучшую сторону, ведь завтра, с первыми лучами солнца, эта жизнь должна была оборваться…
Говорят, в морозные зимние ночи, когда и луна, и звезды закрыты тяжёлыми мрачными тучами, возле Часовни Злодеев можно до сих пор услышать тяжёлые вздохи и крики отчаяния – это неприкаянные души преступников приходят пугать новоприбывших, да только пугать здесь – слава Богу! – давно уже некого.
Так это или нет – узнаете сами. Когда-нибудь. Может быть. А сейчас нас ждет ещё одна таинственная достопримечательность Мариацкого Костёла. Его функция не так ужасна, как у предыдущего. Наоборот! Свойства его целебны и благородны. Речь о глубокой чаше со святою водой, в которую, перед тем, как войти в костёл, католики опускают пальцы и крестятся. В старину в такой сосуд опускали не только пальцы, но и сокровища. Вода очищала их темную энергетику, смывая с них грязь, дурной сглаз или кровь, ведь очень часто сокровища были крадеными.
Под Адасем
Проходя по Рыночной Площади города Кракова, нельзя не заметить памятник главному народному рифмоплёту – Адаму Мицкевичу. Это имя столь же важно для поляков, сколько для нас имя Пушкина. Ведь, подобно нашему кудрявому поэту, Мицкевич возродил и оживил язык своего народа. Памятник ему в наше время напоминает не только о высоких истинах, но и является элементом одной очень важной традиции: местные школьники свято верят, что, попрыгав вокруг пьедестала на одной ножке, они непременно сдадут выпускные экзамены – матуру. Хотите, верьте, хотите - нет, но в мае 2010 года, когда на площади меняли брусчатку, и доступ к Адаму был закрыт, ученики из Кракова показали самые низкие результаты в Польше. По этой же причине, кстати, памятник потерял и ещё одну важную функцию, ведь для старшего поколения он был самым главным местом свиданий. Договариваясь о встрече, они ласково говорили: «Под Адасем». Со временем молодёжь облюбила для этой цели другое место – книжный магазин «Эмпик» возле Мариацкого Костёла. Правда, недавно его закрыли и с новым местом встреч краковяне пока ещё не определились.
Две плиты
На Рыночной Площади города Кракова можно увидеть два объекта с датами, знакомыми по урокам истории каждому польскому школьнику. Они посвящены событиям, которые произошли здесь много лет назад. Надпись на первой плите переносит нас в далёкий восемнадцатый век – тяжёлое и смутное время для поляков, ведь их страны тогда не было на карте. Её поделили между собою три государства: Россия, Германия и Австрия. И вот тогда-то, 24 марта 1794 года польский герой и полководец Тадеуш Костюшко… (это имя должно быть известно вам если не из истории, то обязательно из географии: в честь него была названа самая южная точка Австралии). Так вот, в этот день он торжественно поклялся воспользоваться данной ему властью на благо Родине и совершить последнюю попытку её освобождения.
Увы, восстание было подавлено. Но в памяти народа Тадеуш Костюшко навсегда остался человеком, указавшим дорогу к свободе. Правда, её получили поляки не скоро. Лишь в 1918 году. После ста двадцати трёх лет неволи и унижения…
Сделав всего несколько шагов, мы переносимся ещё на две сотни лет назад. Стоит заметить, это было совершенно другое время. Весёлое и беззаботное. На дворе цвела эпоха возрождения. Наука и культура пленяли умы человечества. Во дворцах танцевали придворные, а в лесах и на реках с шумом и празднеством охотились польские короли. Для Польши шестнадцатое столетие было поистине золотым веком. В то время она была одним из самых могущественных государств в Европе.
Но вернёмся к плите. Мы видим на ней дату 10 апреля 1525 года. Что же могло произойти такого значимого и важного в этот тёплый весенний день? Это событие известно в истории Польши как Прусский Холд. Немецкий правитель Альбрехт Хозенцоллер торжественно обязался платить дань польскому королю Зигмунду Августу.
Этот момент изобразил на своём полотне Ян Матейко. Картину «Прусский Холд» можно увидеть в музее на втором этаже Сукенниц. О, перед этим шедевром воистину можно стоять часами! Ведь каждый герой, каждый её элемент повествуют нам об отдельной судьбе. Но, сплетаясь вместе, нити их судеб плетут судьбу целого народа. Присмотритесь повнимательнее: вот балкон Сукенниц, перед которым мы сейчас находимся, вот коленопреклоненный владыка Альберт, глотающий боль унижения, вот гордый польский король Зигмунд Старый – любимец и баловень судьбы. Ведь, несмотря на то, что он родился в семье последним и имел куда меньше шансов на трон, чем его четверо братьев, волей фортуны дольше всех правил именно он. А вот его верная жена Королева Бона. Это она привезла из Италии голубиную почту. Рядом с ней маленький королевич Зигмунд Август. Сейчас ему всего четыре года. Он ещё не знает, что пройдёт каких-нибудь пять лет и на его хрупкие детские плечики упадёт тяжёлое бремя власти… Вот толпа ликующего народа стоит под балконом и подбрасывает к небу шапки… А вот и ключевая фигура картины, по мнению художника. Ведь лишь её глаза устремлены прямо на зрителей. Это взгляд совести той страны и эпохи. Если вы ещё не догадались, речь о Станчике – королевском шуте. Это наиболее часто изображаемый персонаж на полотнах Яна Матейко. Можно сказать, его второе Я. Этого скомороха он всегда рисовал с себя. Вот и на нашей картине… Улыбки тысяч светящихся лиц резко и беспощадно перечёркивает лишь одна вечно горькая усмешка. Шут снова предвидит, что недолго осталось пировать и веселиться придворным и королю…
Ниже - не значит хуже
Пане и Панове! Туристы и жители достопочтенного Кракова! Бросайте суетные дела и мелкие будничные вопросы! Спешите на главный форум древнего города — площадь с названием Rynek G??wny! Сегодня здесь будет вершиться высокий суд. И вам на нём быть присяжными! Я же с вашего позволения буду сегодня защитником (мы, гиды, нередко в силу тех или иных обстоятельств занимаем попутно другие должности — журналистов, актеров, поэтов, психологов и историков... Так почему бы мне в таком случае не сделаться на денёк адвокатом?)
Но кто же тогда прокурор? - спросите меня вы. И правильно сделаете. Если нет обвинителя, есть ли потребность в защитнике? Что ж... обвинителей у нас несколько. Вот они: неумолимое время, несведущая толпа и коварный фатум.
Ну что? Довольны ответом? Вижу, что да. И предчувствую следующий вопрос, а точнее, цитату. Из русской классики. Грибоедовское «А судьи кто?». Судья у нас только один — тот, чьё грозное и вместе с тем милосердное имя славит в веках на все голоса наш сегодняшний подсудимый.
Кто это?
Как, всё ещё не заметили? Его, а точнее, её, великаншу почти в целых семьдесят метров ростом, пожилую, но ещё весьма бодрую даму с пятью языками и исполинским голосом? Нет? Ну что же... Это, пожалуй, неудивительно. Мало кто уделяет сегодня особенное внимание этой бедной пани, смирно стоящей в тени ещё более высокой и громогласной соседки?
Ну, господа присяжные, догадались? Конечно! Речь пойдёт о Дзвоннице. Защищать от нападок неведенья я буду южную башню Костёла Девы Марии — Дзвонницу. Вот она! Проскользив по её коренастому телу и плавному куполу, каждый, стоящий перед собором, непременно спешит перевести свой взгляд и взгляд объектива на её куда более высокую и изящную сестру, гордо носящую на своём главном шпиле корону весом в три центнера. Гордо и... несправедливо. Ибо корона эта служит трофеем для победителя, выигравшего нечестным путём. Потому что создатель башни — убийца, дважды нарушивший божью заповедь номер семь!
(Ну вот, обещала быть адвокатом, а выношу приговор. Что ж... Поймите, я делаю это лишь для защиты своей подопечной.)
Все вы, конечно, знаете старую, чуть ли не как сам Краков, легенду о братьях, строивших башни костёла. Вначале они работали одновременно. С тем же старанием. В том же темпе. И кирпичные детища их не опережали друг друга в развитии. Но потом... Младший брат позавидовал старшему, делавшему работу с большим усердием, и решил ликвидировать конкурента, убив его, вонзив нож ему в сердце и сбросив с башни. Воплотив сие страшное и жестокое намерение в реальность, он продолжал воздвигать своё детище к небу, и оно вскоре возвысилось над соседом. Горе-строитель заплатил за свою победу слишком большую цену. Законив труд, наш убийца не выдержал тяжести своего преступления и, положив последний кирпич, вонзил в своё сердце нож и тут же рухнул на шумную площадь... В память об этих событиях и в назиданье потомкам южная башня осталась незавершённой... А северная дождалась коронации. Справедливо? Не думаю...
(Да и можно ли говорить о справедливости в городе, где главный памятник прославляет дракона, безжалостно проглотившего сотни невинных девушек, а не убившего эту тварь остроумного Крака — сапожника, ставшего в одночасье героем?... :) )
Южная башня, выходит, чище... Но пойдём дальше. С северной каждый час выигрывается мелодия — Хейнал, не слышал которую в Кракове только ленивый. А знаете ли вы, что перед началом её исполнения трубач несколько раз (в зависимости от конкретного часа) тянет за шнур и приводит в действие гонг, сообщающий о конкретном времени? Сейчас этот гонг находится прямо над ним, а раньше для этой цели использовали его более древнего собрата, висевшего... правильно, в южной башне. Есть он там и сейчас. И до сих пор работает, выбивая четверти часа. Зачем? Такова дань традиции. Когда-то на стенах северной башни висели два циферблата старинных ныне не существующих механических часов, которые очень напоминали пражские. На циферблатах была всего одна стрелка — часовая. Почему? Дело в том, что минутная стрелка получила распространение в Европе только в семнадцатом веке. А эти часы были куда старше. Так как же люди тогда ориентировались во времени? Смотрели на одинокую часовую стрелку, чтоб знать который час и слушали, сколько раз пробьёт гонг или колокол. Один удар означал четверть часа, два — половину, три — три четверти. А ещё через пятнадцать минут слышались четыре удара и уже с изменённой тональностью отбивалось ровное время. Так происходит и в наши дни. Кстати, не только здесь, но и на Вавеле.
Чем ещё знаменита обласканная всеобщим вниманием Хейналица? Находящейся у её подножья Часовней Святого Антония, также известной, как Часовня Злодеев. В ней в старину преступники проводили последнюю в жизни ночь, дожидаясь казни. Говорят, многие лишали на утро палачей работы, испустив дух от ужаса. В их затемнённых страхом сознании вырисовывались зловещие духи уже казнённых предшественников и рассказывали, как страшен ад и как невозможно прощение... Выходит, что Хейналица служила местному правосудию? Да. Как и наша Дзвонница. (По-польски «Дзвон» («dzwon») значит «колокол».Колокольная Башня). Один из её древних колоколов как раз и способствовал этому. Тенебрат (таково его имя) выбивал время казни. Его грозный и низкий голос часто был последним звуком, который слышал преступник. И порой этому звуку аккомпанимировал своим свистом топор. Колокол Тенебрат можно, кстати, услышать и в наши дни. В двадцать первом веке этот четырёхтонный старик созывает набожных посетителей Мариацкого Храма на утреннюю воскресную службу за десять минут до её начала. (В 09:50). Стариком я назвала наш инструмент не случайно. В этом году (две тысячи восемнадцатом) ему исполнилось семьсот тридцать лет. Возраст более, чем почтенный.
На этом закончим пока сравнения с северной башней и перечислим оставшиеся достоинства южной.
Вернёмся к колоколам. Под мрачным задумчивым Тенебратом висит его младший брат — Полузигмунт. (Разница в возрасте составляет ровно пятьдесят лет. Но что такое полвека для исполина весом в пять тонн? Сущие пустяки). Кстати, о весе! Легенда гласит, что тяжёлый колокол внёс на своих могучих плечах силач по имени Станислав Чёлэк. Дело было так: в далёком тысяча четыреста тридцать восьмом году священники Мариацкого Костёла решили подарить его южной башне ещё один музыкальный инструмент, несмотря на то, что два колокола в ней уже были: Миссионал с Тенебратом. У одного из них был некрасивый голос, а у другого, как вы, конечно, помните — не та аура. Он созывал на казнь. Новый колокол был отлит неким Яном Фреуденталем и привезён прямо на Рыночную Площадь. Здесь он должен был ждать появления строительных лесов, которые бы позволили затащить его в башню снаружи. Через несколько дней рядом проезжал мазовецкий воевода Станислав Чёлэк, славящийся огромной физической силой. Увидев Полузигмунт, богатырь спешился с лошади и подошёл к инструменту поближе. Тут-то, согласно легенде, колокол и попросил его понести, а земля, на которой он был, добавила Чёлэку силы. Взял силач ношу на плечи и занёс почти на середину высоты башни, а после, спустившись, долго молился в костёле... Колокол с той поры и сейчас висит в том же месте. Видимо, очень надёжно прикрепил его тогда наш Станислав. Теперь голос Полузигмунта разносится над Краковом в 21:05 каждый день и в четыре минуты четвертого (дня) по пятницам.
Почти под самым куполом колокольни есть ещё два инструмента: Миссионал и Мещанский. Первый из них появился здесь в тысяча триста восемьдесят седьмом году, на год раньше, чем Тенебрат. Он весит около двух тонн и звонит каждый день. В 21:04. Как помните, голос его не очень-то нравился средневековым священникам. Ну а вам?...
Старейший колокол Мариацкого Храма — Мещанский был отлит неизвестным мастером в тысяча триста двадцатом году. Весит он только девятьсот килограммов и висит рядом с Миссионалом. Поёт с ним всегда в унисон. А во сколько — вы уже знаете.
Ну вот, вроде бы все язычковые инструменты Дзвонницы уже перечислены... Все, да не все! Особо внимательные читатели наверняка запомнили, как в начале этой статьи я назвала нашу южную башню старушкою о пяти языках. Языки у неё, конечно же, колокольные, но упомянуты были до этого только четыре из них. Пятый язык, а точней, язычок, вместе с самим колокольчиком нужно искать снаружи. Если посмотрите на Дзвонницу со стороны фасада, то без труда найдёте его под скромным навесом на высоте четырнадцати метров от уровня Рыночной Площади. Его диаметр крошечный — двадцать два сантиметра, вес несолидный — семь с половиной кило, а значение — более, чем великое. Это dzwonek na konaj?cych — колокольчик за упокой. От Архангела Михаила (так его величать) когда-то вёл вниз длинный шнур, за который тянул человек, посланный из дома, где пребывал умирающий. Посылали с такой целью чаще всего детей. Бегали они быстро, а дома при таких обстоятельствах только мешали бы. Слыша звук колокольчика, из костёла всегда выходил священник и следовал за малышом туда, где нуждались в последней исповеди. А каждый, кто, проходя рядом, слышал голос Архангела Михаила (или ему подобных по всей Европе) тот час же бросался на колени и молился за душу неизвестного умирающего, в тайне надеясь, что кто-то однажды также помолится и за него... Колокольчик висит на фасаде Храма Девы Марии с тысяча семьсот тридцать шестого года. Когда-то такую деталь можно было встретить при каждом костёле. Сегодня же в Кракове их осталось три. Наш Мариацкий — самый старый из них.
Чем ещё может похвастаться наша Дзвонница кроме пяти своих «дзвонов» - колоколов? Часовней Святого Апостола Павла, служба в которой проходит лишь раз в году.
Тоже нам, что за невидаль, - скажите вы, - ну подумаешь, ну часовня... Их в Мариацком Костёле и так больше десяти. Чем же эта так уникальна? Вот та, что под ней — Божьей Матери Ченстоховской, - другое дело. Там находится копия расславленной на всю Европу одноимённой иконы, считающейся чудотворной.
Это действительно так. Кстати, названную вами часть храма также можно отнести к южной башне. Но, уверяю вас, та, что чуть выше, действительно может многим из вас показаться куда более интересной и... близкой по духу. А всё дело в том, что в ней сохранились начерченные и выцарапанные на штукатурке надписи каменщиков в стиле «здесь был тот-то и тот-то». А снизу дата. Всё как сейчас, только год вместо цифр 2 0... начинается с цифр 1 5...
Подумать только! Полтысячи лет прошло, а нами всё также движет извечное чувство собственной эфемерности, заставляя нас выводить, вычерчивать, выцарапывать для потомков столь примитивные по содержанию надписи, веря, что это сделает нас хоть на малую толику менее смертными...
А ещё в Часовне Святого Павла есть скромный шкафчик, где держат свечи. Если его открыть, можно увидеть на задней стенке следы отпечатовшихся корешков древних книг, которых, скорее всего, давно уже нет на свете.
Это, пожалуй, всё, что я сегодня хотела сказать в защиту своей подопечной. Представив её вам сегодня, я нисколько не умаляю значимости её северной гордой сестры. Я всей душой люблю Хейналицу. Конечно, она стройнее, изящнее и стремительнее. И золотая корона, и многогранный готический купол ей очень идут. Но и южная башня заслуживает хоть немного вашего драгоценного времени и чуть более пристального внимания.
Да, скажите вы мне на это, - но только у северной башни есть главный козырь — её можно посещать, забираться наверх, осматривать изнутри...
Вот! К этому-то я вас и вела. Дело в том, что с сегодняшнего дня (4.09.2018) (это момент написанья статьи, а момент публикации наступил на день позже) наша Дзвонница открыта для посещения! (Нескромно похвастаюсь, что я в день открытия пришла первой и в течении нескольких минут была единственной свидетельницей её туристического дебюта.) Башню открыли в качестве эксперимента для энтузиастов. Для самых больших любителей и ценителей старого Кракова. Первый месяц, а может быть два, туда можно будет входить с 10:00 до 14:00 по будням, а потом только по понедельникам.
Признаюсь честно, прийдя к башне этим утром, я ожидала увидеть толпу желающих посетить ранее недоступный объект, но в процессе вхождения на Дзвонницу ко мне присоединилась только одна жительница Кракова - отчаянная пожилая дама на каблуках, мужественно преодолевшая на них все узкие ступеньки. Самое грустное было то, что, закончив нашу маленькую экскурсию и спустившись вниз, мы не увидели ни одного посетителя, желающего войти после нас.
Потому я и обращаюсь сегодня к вам! Город Краков великодушно даёт возможность взглянуть на свои старинные колокола, увидеть при случае вблизи полихромию авторства Яна Матейко, заглянуть за орган и полюбоваться привычными Рыночной и Мариацкой Площадью с нового ракурса. И только от нас зависит, останется ли Дзвонница открытой для всех желающих, отремонтируют ли её покосившиеся ступеньки, пустят ли нас со временем, как и в одноименном гданьском костёле взглянуть на готические своды сверху, откуда они, как правило, выглядят, словно лунные кратеры, или всё это снова безжалостно спрячут на долгие годы или, не приведи Господь, на столетия...
А в связи с этим, мои дорогие Панове и Пане присяжные, все на башню! Надевайте удобную обувь, прихватите пятнадцать злотых на билет и берите с собой фонарик и камеру. Знакомьтесь со старой Дзвонницей, а уж потом выносите вердикт — стоит ли предавать забвению нашу кирпичную подсудимую.
P.S. : входить на Дзвонницу позволено лишь совершеннолетним.
автор: русский гид Юлия Высоцкая
